И не волновало, кто именно это будет. Фацио Соврано были отправлены два портрета. И он выбрал Марену. Тогда почему теперь вдруг переменил решение? Это было неожиданно даже для Амато — лицо так не солжет.

Джулия посмотрела на сестру, сидящую по левую руку, и не верила глазам. Марена переменилась, ожила, расцвела. Щеки раскраснелись, с губ не сходила улыбка, а ясные глаза отбрасывали хмельные искры. Она была совершенно счастлива и весела.

Марена поймала на себе взгляд, повернулась, сверкая ровным рядом жемчужных зубов:

— Ну! Как ты и говорила, сестра! Все уладилось, как нельзя лучше! Какая же ты у меня умница!

Джулия лишь растерянно посмотрела на нее, кивнула и уставилась в тарелку. Ее будто обдало холодом. В Марене не нашлось ни крупицы сочувствия. Или она так обезумела от счастья, что была не в себе?

Джулия украдкой оглядела гостей из-под опущенных ресниц, и в ушах усиливался звон, будто нервно метались сотни крошечных колокольчиков. Все были счастливы, пьяны. Старый граф Марки раскраснелся от возлияний и что-то голосил, задрав голову. Дамы непрестанно поднимали бокалы и все так же бросали взгляды на Соврано, только теперь уже смелее. Жених по-прежнему не обращал на нее ни малейшего внимания. Как и Амато. Как и Паола. Даже Марена… Никто не обращал внимания, будто она стала невидимкой. Остался лишь странный праздник, не имеющий к самой Джулии никакого отношения. А она словно стояла на высоком утесе, обдуваемом ветрами, а вокруг не было ни единой живой души. И больше всего сейчас хотелось взять на руки Лапу. Прижать, зарыться пальцами в густую мягкую шерстку и слушать, как он сопит. Лапушка… сердце замерло: что же он натворил? Зря Альба отговаривала, зря не верила. Но, к счастью, впрямь, никто не умер…

Джулия повернулась, отыскивая взглядом няньку Теофилу. Увидела теплые влажные глаза на красном от духоты лице. Лишь она одна смотрела. Лишь ей одной было не все равно. Но Теофила ничего не могла. Ничего…

Гости, наконец, разошлись. Танцев не было — в связи с трауром жениха их сочли неуместными. Но Марена порхала и без танцев. По дороге в покои она непрестанно что-то напевала, кружилась, смеялась. Словно шустрая легкая птичка взбиралась на лестницу. Совсем не такой она была всего несколько часов назад. Теперь ее не требовалось подбадривать, поддерживать, оберегать. Джулия просто бездумно шагала следом. Теперь хотелось надеяться, что все произошедшее в большом зале было каким-то дурным представлением, но здравый смысл не позволял обмануться. Все изменилось. И сердце грела лишь мысль о том, что еще хотя бы несколько месяцев она пробудет в родном доме, с теми, кого любит. Будто ничего не случилось.

У дверей в покои сестры Джулия поймала ее руку:

— Марена, побудь со мной немного.

Та улыбнулась, мечтательно закатила глаза:

— Сестрица, милая, я так устала. Вот сейчас упаду на кровать и тотчас усну. Наконец-то спокойно! Ты не представляешь, как же легко задышалось! Завтра. Ладно, милая? — она чмокнула в щеку. — Завтра поутру поговорим. Куда нам торопиться… — Марена толкнула дверь: — Доброй ночи, сестрица. Доброй ночи, нянюшка!

Джулия онемело стояла, глядя на захлопнувшуюся перед самым носом резную дверь. Она был растеряна. Больше всего сейчас она мечтала поговорить с сестрой, обнять, услышать ласковое слово, но…

— Пойдем-ка, деточка… — нянька Теофила уцепила ее под руку и повлекла по балкону к противоположной двери. — Хмельная она, неужто не видно? Об чем с ней теперь говорить? А вот наутро проспится, там и разговор пойдет, и участие… Идем, милая.

Джулия смотрела в знакомое красное лицо и отчетливо понимала, что нянька врет. Ее саму поразило поведение Марены. И виной тому вовсе не хмель, не так сестра и хмельна. Но им обеим сейчас не хотелось об этом говорить. Теофила проводила Джулию в покои, обняла, давясь слезами:

— Может, не так все и плохо, горлинка моя? Может, не такой уж зверь, раз с добрыми людьми рука об руку сидел, да никого не сожрал?

Джулия не сдержала улыбки:

— Может статься, и не зверь, нянюшка. — Она обняла старуху: — Ты иди, родная, с раннего утра на ногах. Марена права — всем надо отдохнуть. Никуда я до завтра не денусь. Там и наговоримся.

— Да как я тебя одну оставлю?

— Со мной девушки. И Альба. И Лапа. Иди, нянюшка, не то прикажу силком тащить. Доброй ночи.

Джулия дотолкала Теофилу до двери, закрыла створку и прислонилась спиной, чувствуя, как слезы потекли по щекам. Она не хотела плакать при няньке. При девушках тоже не хотела, но это уже было выше ее сил. Столько часов это все копилось внутри. Просватана… Подумать только, просватана!

Джулия вошла в комнату, кое-как уняв слезы, сделала Альбе знак молчать и велела выпустить Лапу. Зверек с рычанием вырвался из заточения и в мгновения ока уже сидел на руках, прикусывал рукав в знак того, что злился на хозяйку. Джулия, наконец, смогла прижать к себе любимца, и стало чуть-чуть легче, будто Лапушка все понимал и разделял ее отчаяние. Она поцеловала зверька в лоб:

— Не все так плохо, Лапушка. Ведь, правда? По крайней мере, у нас с тобой есть время…

Касания к мягкой шерстке успокаивали, будто лисенок обладал какой-то своей неведомой магией. Магией хитрых глаз, чутких ушей, биения маленького сердечка. Глупости. Просто Джулия безмерно его любила, и оттого все в Лапе казалось чудесным.

Девушки раздели ее, распутали прическу и тщательно расчесали волосы. Джулия с облегчением вздохнула, ощутив, какой тяжестью было шитое золотом платье. Несчастливое платье — Лапа был прав, не желая отпускать ее.

В дверь постучали. Одна из служанок поспешила на стук, но тут же возвратилась:

— Сеньора, сеньор Амато велит вам немедля явиться в его кабинет.

Джулия похолодела. В кабинет? В такой час? Зачем? Но упрямиться не стала. Она бы тоже хотела задать брату один вопрос. Она накинула распашное домашнее платье и выскользнула за дверь.

Во дворце, несмотря на поздний час, было шумно — слуги разгребали последствия праздника. Единственное, о чем она молилась — не столкнуться где-нибудь ненароком с Фацио Соврано. Джулия перешла в другое крыло дворца, свернула в угловую башенку и велела слуге, стоящему у двери, доложить.

Амато ждал. Он сидел за резным столом в свете тусклых свечей и цедил вино, будто за ужином оказалось мало. Джулия подошла к столу:

— Ты хотел меня видеть, брат?

Он улыбнулся:

— Итак, я полагаю,