Маменька писала, что в доме стало пусто без любимой девочки, а Сашку просто не узнать. Он рьяно взялся за книги, чтобы подготовиться в Московский университет. Теперь больше не надо напоминать ему об уроках, Марья Степановна даже встревожилась: не перезанимался бы. Все развлечения Сашка забросил, в сторону Акульки и не глядит. На этих строчках Вера почувствовала, что вот-вот расплачется, и пробормотала:

– Ну слава Богу, взялся за ум!

Перечисление хворей Марьи Степановны, которым раньше девушка не придавала особого значения, теперь вызвало истинную тревогу. Ей сделалось совестно: маменька одалживается у аптекаря, у Прошкина, бьется одна по хозяйству, когда Вера купается в роскоши.

Одних новых платьев накуплено – куда столько! Вера обошлась бы и третью всего, но княгине доставляло удовольствие рядить воспитанницу да баловать. Теперь же княгиня и ее воспитанница были озабочены платьем, которое готовилось у мадам Лебур к первому балу Веры. Это случится через месяц, когда начнутся сезоны. Именно первый бал определит дальнейшую карьеру Веры в свете, говорила Браницкая.

Так невольно мысли девушки перескочили с письма на предстоящие веселья и наслаждения. Она с удовольствием представила себя в бальном наряде, увитую живыми цветами…

После необычно раннего обеда Браницкая объявила:

– Веринька, одеваться! Идем гулять на бульвар, пока светит солнце. Сегодня на Тверской съедется вся Москва, больно уж день хорош.

В последние дни княгине нездоровилось, она хандрила, никуда не выезжала, гостей не принимала. Понятно, почему сердце Веры дрогнуло при этом известии: если вся Москва, то, возможно, и он. Молодые друзья уже неделю не посещали дома княгини, а вот Алексеев, этот вездесущий Алексеев, являлся каждый вечер и надоедал Вере своими скучными ухаживаниями. Как-то она пожаловалась княгине на это. Браницкая сочувственно улыбнулась и ответила:

– Признаться, мне с ним тоже смертельно скучно. Впрочем, я всегда предпочитаю общество людей молодых. В наш век мужчины быстро утрачивают пыл стремлений, старятся. Они сухи и педантичны либо непереносимо глупы. Пожалуй, только мой муж составляет исключение, но он предпочитает Петербург… – При этих словах в чертах княгини появилась тень печали. Она вздохнула украдкой, но больше ничего не произнесла.

Тверской в эту пору был уже гол, только кое-где на кленах застряли в ветках золотые трилистники, а под ногами шуршали ворохи резных дубовых и березовых, похожих на золотые монеты листьев. Солнце уже шло к закату, но, казалось, все московское общество прогуливалось по бульвару. Мужчины кланялись по сторонам, приподнимали шляпы, шли дальше, поигрывая тростями и заглядывая под шляпки дам. Впрочем, дамы сегодня были особенно привлекательны и приветливы, даже несколько игривы. Пора бабьего лета, как и весна, пробуждает в человеке порывы, влечения, неясные желания в последний раз перед спячкой долгой русской зимы.

Многие бульварные лица показались Вере знакомыми – возможно, они бывали у княгини. Однако глаза ее невольно искали в пестрой, движущейся толпе только одно лицо. Браницкая тотчас была окружена военной и светской молодежью. Несколько важных господ присоединились к ее кружку. Вера в который раз поразилась тому, как умеет княгиня преображаться в мужском обществе. Только что это была ленивая, несколько брюзгливая, уставшая, не очень молодая дама, и вот – будто искра пробежала: черты разгладились, щеки заалели, глаза засияли, посыпались остроты, прикрывающие тонкое кокетство, – вся прелесть хорошенькой женщины проявилась вдруг.

– Вы слышали, как поддели семинаристов, дерзающих писать критику на наших поэтов? – спросил кто-то из молодых людей. – Вольский, перескажите!

Вера вздрогнула при упоминании этого имени. Наблюдая за княгиней, она не заметила, как рядом вдруг оказалась кучка франтоватой молодежи, шумливой, распивающей шампанское прямо на бульваре.

– Ничего особенного, – пожал плечами Вольский. – Разложили слово «плебей» на «плюй» и «бей».

Он приблизился к княгине и поцеловал ей ручку. Вера приметила, как внимательно посмотрела Браницкая ему в глаза. Молодой франт обернулся к Вере. Девушка привыкла быть в тени и очень смутилась, когда все взоры устремились к ней.

– Как поживает наша «скромница из Саланси»? – целуя ей руку, насмешливо поинтересовался Вольский.

– Вы читали мадам Жанлис? – удивилась Вера.

– Упаси Бог, конечно, нет! – громко засмеялся Вольский, а за ним и несколько молодых людей из его окружения.

Юная воспитанница почувствовала, как предательски заалело ее лицо, как от этого обидного смеха к глазам подступили слезы. Но самое невыносимое было то, что все бульварное общество, кажется, глазело на нее, не понимая причины смеха. И княгиня улыбнулась, пусть сдержанно, но улыбнулась, будто Вольский произнес что-то остроумное. Вера давно уже решила поставить на место этого самоуверенного франта. Теперь же она мысленно побожилась, что не позволит ему больше приблизиться к ней, напрочь лишит его прежнего доверия и дружеского расположения. «В насмешку, что ли, я ему далась? Пусть поищет кого-нибудь другого!» – кипело в ее голове, пока княгиня и Вольский обменивались светскими любезностями. Впрочем, воспитанница могла с удовлетворением отметить, что княгине тоже изрядно досталось.

– Что ваши мигрени? Какова их природа? Не возраст, конечно? Возможно, под ними скрывается сердечный недуг? Кто тот счастливец на сей раз? – насмешничал Вольский.

– Вы несносный и злой, – принужденно улыбаясь, ответила княгиня.

– Помилуйте, где нам равняться…

– Андрей! – остановил нарождающуюся дерзость подошедший Арсеньев.

Он казался бледнее обычного, но голос его звучал твердо. Вольский обрадовался другу, даже слегка приобнял его от полноты чувств. Тут Вера поняла, что дерзкий насмешник просто-напросто пьян. Арсеньев ласково отстранил приятеля и подошел к княгине:

– Простите его, сударыня. Кажется, он немного перебрал шампанского.

– Спасибо вам, он мог бог весть что наговорить. А мне вовсе не хочется доставлять удовольствие этим господам! – Она слегка кивнула в сторону шумного кружка молодежи.

Арсеньев с тревогой посматривал на друга, который, кажется, не на шутку разошелся, подбадриваемый свитой. Чья-то мелкая голая собачонка стала его следующей жертвой. Послышался визг сначала собачонки, затем, очевидно, ее владелицы, хохот веселившихся юношей покрыл все остальное.

Браницкая нервничала, трепала ридикюль, но не выдержала и воскликнула:

– Ах, уведите же его куда-нибудь!

Евгений бросился исполнять. Однако это оказалось вовсе не просто. Только под предлогом приглашения княгини в ее дом удалось вырвать разошедшегося Вольского из бульварной шайки. Браницкая поспешила домой, увлекая за собой воспитанницу и молодых людей.

Пока она переодевалась и распоряжалась об ужине, Вера должна была занимать гостей в компании престарелых дев. Малаша принесла самовар, Евгений разложил ломберный столик, а Вольский наконец притих в кресле, потребовав бокал: он успел прихватить с бульвара бутылку шампанского. Вера разливала чай и наблюдала за ним. Она сделала заключение, что в таком виде Вольский даже забавен. Из его черт исчезли надменность и вечная насмешка, но появилась детская трогательность, даже беззащитность. Молодой человек трепал мочку уха, светлые локоны падали в беспорядке на лоб, яркие губы сложились в обиженную гримаску.