– А не поехать ли нам завтра в Новинское? – предложил один из гостей. – Там с лета не убраны балаганы, а по случаю праздника будет ярмарка.

Эта идея пришлась по вкусу публике, но княгиня ждала решения Вольского. Тот пожал плечами и, вертя в руках малахитовую безделушку с камина, изрек:

– Я еду в манеж и после – в фехтовальную залу. А впрочем, – он взглянул на вздрогнувшую Веру, – мои занятия можно отложить.

– Вы много меня обяжете, – язвительно заметила Браницкая, на что Вольский отвесил ироничный поклон.

Остаток вечера Вера вынуждена была провести в малоприятном обществе того самого господина, что обыграл княгиню в карты. Звался он Иваном Ивановичем или просто Алексеевым. Для многих, как выяснилось после, было загадкой столь близкое его положение к княгине. Почему Браницкая впустила этого ничем не примечательного чиновника средних лет в свой домашний кружок, никто не знал. Подозревали их связь в прошлом, но такое предположение никак не вязалось ни с обликом того и другого, ни с тем, как княгиня обращалась с Алексеевым. Поговаривали о некоем одолжении, которое сделал Иван Иванович Браницкой, о давней тайне, связующей их, бог весть. Впрочем, Алексеев не пытался высовываться и привлекать к себе внимание, он был тих, услужлив. Обыгрывая в карты княгиню и ее гостей, сокрушался и просил извинения.

К Вере он подобрался сразу же после того, как Вольский неожиданно откланялся и исчез, к изрядному неудовольствию княгини.

– Какая спешка, однако! И все ради черных глаз дикарки. Ну просто «Notre Dame de Paris»! – негодовала Браницкая.

Арсеньев, чуть краснея, вступился за приятеля:

– Вы несправедливы к Андрею, сударыня. Матушка его больна и прислала за ним.

– Ах да! – еще саркастичнее заметила княгиня. – Очередной смертельный недуг сразил Варвару Петровну! Должно быть, муха в чашку попала или один из пажей ослушался барской воли.

Евгений стал что-то говорить вполголоса, очевидно, оправдывая приятеля, а Вере Алексеев нашептал, похихикивая, что Варвара Петровна, матушка Вольского, весьма оригинальная московская барыня. Очень богата, живет с екатерининским размахом. Ее подмосковная – маленькое государство с гвардией, полком прислуги, пажей и компаньонок. В государстве Варвары Петровны есть одаренные крепостные музыканты, художники, домашний театр с балетом из дворовых детей и хором певчих. Еще Алексеев рассказал, что матушка Вольского женским забавам – вышиванию по канве и вязанию бисерных кошельков – предпочитает бильярд, верховую езду, охоту и стрельбу по цели.

– Весьма выдающаяся дама, оригинальна-с! – заключил Иван Иванович.

– Это правда, что она отреклась от сына из-за компаньонки? – осмелилась спросить заинтригованная Вера.

– Истинная правда. Очень бедствует братец Вольского с семейством.

– А что же Андрей Аркадьевич? Он не помогает?

– Где там! Он сам у матушки одалживается. Картишки жалует, цыганку содержит, устраивает пирушки для бездельников. Не по средствам живет, вместо того чтобы копить из жалованья на будущность. Варвара-то Петровна долго еще проживет, дама крепкая, здоровая. – Алексеев приблизился к девушке почти вплотную, что заставило ее отстраниться, и продолжил, увлекаясь: – Вот я, к примеру: в молодости не кутил, начинал с копейки и капиталец сколотил. Недоедал, недопивал, зато нынче с вельможами знаюсь и в княжеском доме на дружеской ноге. Теперь вот думаю обзавестись семейством, о детках, о подруге жизни мечтаю, пора…

При этих словах Алексеев так плотоядно оглядел собеседницу, что та инстинктивно отодвинулась за самовар.

Браницкая уговорила Евгения еще что-нибудь прочесть, и Вера вновь заслушалась музыкой элегий. Глядя на вдохновенное лицо юного поэта, она решила вдруг, что влюблена в него, в его грустные черные глаза, в болезненную бледность лица, чудесные волосы, падающие на плечи, в слабый, но чистый голос. Юная воспитанница призналась себе, что среди этих странных людей именно Евгений достоин любви и жалости, именно он ближе всех к идеалу возлюбленного, какой давно уже грезился Вере…

Однако приснился ей в эту ночь не романтический поэт, почти небожитель, а вполне земной Андрей Аркадьевич Вольский, который творил с Верой что-то немыслимое. Во сне девушка ощущала жгучие объятия, головокружительные поцелуи его требовательных губ. Бедняжка не могла противиться мужской силе и страстному напору Вольского, хотя прекрасно осознавала, что ей надо бежать, спасаться, иначе она погибнет. Воля слабела и решимость таяла от страстных ласк. Вера металась во сне и отдавалась влекущей силе в сладостном изнеможении…

Когда падение стало неизбежным, она проснулась с сильно бьющимся сердцем, еще явственно чувствуя на теле прикосновения рук Вольского, а на губах – вкус его поцелуев.

– Господи, помоги! – прошептала мнимая распутница, невольно крестясь. – Какая же я порочная, гадкая, если мне снятся такие сны! И опять этот Вольский, как демон-искуситель, негодный ловелас! Ну почему он? Нет! Евгений – вот моя судьба. Он такой возвышенный, чистый…

И все же сердце бедной девушки замирало от только что пережитого во сне так явственно. Вера даже застонала от бессилия в борьбе с наваждением. Однако, решив раскаяние отложить на утро, она предалась грезам, в которых почему-то не осталось места возвышенному облику поэта: над всеми чувствами невинной девушки властвовал образ порочно-красивого, обаятельного блондина.

Поездка в Новинское вначале не задалась. Пришлось подковать лошадей, починить рессору коляски, отчего выехали гораздо позже намеченного. Княгиня нервничала еще и оттого, что Вольский опаздывал, давая повод думать, что он может и вовсе не явиться. Однако Андрей Аркадьевич, свежий и энергичный, несмотря на непривычно раннее вставание, подкатил в своем роскошном экипаже и предложил место Вере. Девушка в испуге тут же отказалась: после ночных видений, пережитых прошлой ночью, она боялась приближаться к Вольскому. Тот пожал плечами и подал руку одной из престарелых родственниц княгини. Браницкая взяла к себе в коляску Евгения и Алексеева, который с удовольствием примостился возле Веры. Девушка с невольной брезгливостью отмечала, что Иван Иванович пользуется всякой возможностью как бы невзначай коснуться Вериной руки или платья.

Кроме этих двух экипажей в Новинское отправились еще несколько легких колясок с постоянными посетителями княгининых четвергов. Веселая компания шумела, сухой свежий ветер трепал ленты на шляпках дам и срывал цилиндры с мужчин. Вера старалась не искать глазами мужественный профиль Вольского с изящным изломом тонкого носа, мелькающий впереди в открытом экипаже. Она смотрела на Евгения, сидящего напротив. Арсеньев был задумчив, как всегда, он держал в руках шаль княгини. Браницкая, в свою очередь, хмурилась и капризно надувала губки, прислушиваясь к смеху, доносившемуся из коляски Вольского.

Новинское пестрело цветными балаганами, флюгерами, игрушечными теремами. С потешных гор гремели одноколки, паяцы зазывали людей на представления, ввысь взмывали крашеные качели, со всех сторон звенели бубны и литавры. Вере доводилось как-то бывать на губернской ярмарке, но это ни с чем не сравнимое праздничное великолепие ослепило и оглушило провинциальную барышню. А диковиннее всего ей показались не дрессированные лошади, угадывающие числа, не кукольные представления, а мускулистый полуобнаженный индеец в причудливом головном уборе из перьев. С невозмутимым видом он метал веером ножи и томагавки; стреляя из лука, расщеплял одной стрелой другую, а после всего исполнял дикарский воинственный танец.