Конечно, это не моряк в штормовке. Он смотрел на меня как на обузу, не как на объект ненависти. Наверное, он получил на мой счет определенные инструкции и выполнял их. Забавно, если ему поручено доставить меня домой, как только я сойду с ума.

Вот дьявольщина. Будь он проклят. Ему придется чертовски долго ждать.

Черт бы его подрал. Чтоб ему провалиться. Брань, оказывается, приносит огромное утешение.

Прошло довольно много времени после того, как я во второй раз в понедельник бросил мимолетный взгляд во внешний мир; и вдруг сумасшедшая качка стала как будто успокаиваться, и ход корабля постепенно выровнялся. Появилась надежда устоять на ногах, поднявшись с койки. По-прежнему приходилось за что-нибудь держаться, но можно было уже не цепляться за Предметы так, словно от этого зависела жизнь. Нос судна одолевал волны более мягко. Потоки воды гораздо реже и с меньшей силой обрушивались на крышку моего люка.

На палубе слышались голоса и звуки приведенных в движение блоков. Я предположил, что команда вновь ставит паруса.

Кроме того, я больше не мерз – впервые с момента моего первого пробуждения.

Я все еще носил одежду, которую надел в далеком мире нормальных людей: темно-серый деловой костюм, пуловер без рукавов вместо жилетки, светло-голубую рубашку, нижнее белье и носки. Где-то на полу, в темноте, валялся мой любимый итальянский шелковый галстук, повязанный по случаю выигрыша Золотого кубка. Ботинки исчезли. Раньше вся эта многострадальная амуниция, вместе с одеялом, не спасала от холода, теперь ее неожиданно оказалось слишком много.

Я снял пиджак и аккуратно его свернул. От щеголеватого мужского костюма осталось одно воспоминание, но в качестве дополнительной подушки пиджак превращался в предмет роскоши. Просто поразительно, как быстро нужда учит ценить малейшие излишества.

Категория времени перестала существовать. Очень непривычно и странно засыпать и просыпаться без каких-либо внешних ориентиров. В большинстве случаев я не отважился бы сказать с уверенностью, сколько длился мой сон несколько часов или всего несколько минут. В полудреме меня посещали видения, иногда столь краткие, что счет шел на секунды. Иные грезы были и глубже, и продолжительнее, и я знал, что они рождаются во время более крепкого сна. Ни те, ни другие не имели никакой связи с моим нынешним бедственным положением. И ни разу во сне не всплыла мало-мальски полезная информация, хранившаяся в подсознании, относительно того, почему я тут оказался. Похоже, я не знал этого в самых сокровенных тайниках души.

Утром во вторник – по моим подсчетам, наступило утро вторника – моряк пришел без штормовки. Воздух, хлынувший в открытый люк, по обыкновению был "свежим и чистым, но на сей раз сухим и чуть теплым. Небо сияло голубизной. Я увидел кусочек белого паруса и услышал, как корпус корабля с шипением рассекает воду.

– Еда, сообщил он, спуская вниз одну из уже знакомых клеенчатых сумок.

– Объясни, почему я здесь, – спросил я, распутывая узел.

Он не ответил. Я снял сумку, привязал вместо нее пустую и придержал веревку.

– Кто вы? Что это за корабль? Почему я тут нахожусь? – повторил я.

На его лице не отразилось ничего, кроме легкого раздражения.

– Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы.

– Тогда зачем ты здесь? – упорствовал я.

– Пожалуйста, скажи, почему я тут нахожусь? – попросил я.

Он равнодушно смотрел вниз.

– Если будешь задавать вопросы дальше, не получишь ужин.

Незатейливая угроза, как и примитивный склад ума человека, додумавшегося до нее, вызывали некоторое изумление. Я выпустил веревку, но все же попытал счастья еще раз. , – Тогда ответь только, как долго вы намерены держать меня здесь?

Он наградил меня тяжелым, злобным взглядом, вытягивая наверх пустую сумку.

– Ты не получишь ужин, – сказал моряк, и его голова исчезла из поля зрения. Он начал закрывать люк.

– Оставь люк открытым, – закричал я. Этой радости я тоже был лишен.

Моряк снова крепко запер меня в темноте. Я стоял, раскачиваясь вместе с кораблем, вцепившись в верхнюю койку, и пытался побороть внезапно накатившую на меня волну неистовой ярости. Как посмели они похитить меня, заточить в этой крошечной клетушке и обращаться со мной как с капризным ребенком; как смеют утаивать, почему меня похитили и что будет дальше. Как смеют силой навязывать такое убогое существование: меня злило, что я грязен, нечесан и небрит. Меня буквально трясло от бешенства, и оскорбленная гордость и растущее раздражение играли тут не последнюю роль.

У меня был выбор: впасть в исступление и разнести каюту либо успокоиться и съесть то, что моряк принес в сумке. Но я признал наличие альтернативы, и сам этот факт говорил о том, что я предпочту второй вариант. Горечь и бессильный гнев не исчезли без следа, но все-таки я со вздохом взял себя в руки.

Внезапная бурная вспышка чувств, равно как и глубина и острота переживаний, встревожили меня. Стоит соблюдать осторожность, подумал я. На свете есть множество путей к саморазрушению и гибели; гнев, похоже, один из них.

Интересно, если бы психолог угодил в ловушку вроде этой, какие средства защиты имел бы он в своем распоряжении, о которых я не подозреваю? Поможет ли ему знание того, что происходит с психикой человека в критической ситуации, противостоять симптомам, когда они проявятся? Вероятно, мне следовало изучать психологию, а не бухгалтерское дело. Совершенно очевидно, это приносит больше пользы, если вас похищают.

В сумке лежали два очищенных крутых яйца, яблоко и три маленьких треугольных плавленых сырка, завернутых в фольгу. Я приберег одно яйцо и две упаковки сыра на будущее: на случай, если он говорил серьезно насчет ужина.

Он говорил серьезно. Без счета потекли часы. Я съел второе яйцо и остатки сыра. Выпил немного воды. Вот и все развлечения за целый день – не сказать, чтобы я весело проводил время.

Когда люк открылся в следующий раз, снаружи было темно. Хотя та темнота, пронизанная сероватым свечением, мало походила на кромешную темень в каюте. Сумка с продуктами не появилась, и я пришел к заключению, что моряк сделал временное послабление только для того, чтобы я ненароком не задохнулся. Моряк откинул люк и ушел прежде, чем я рискнул снова атаковать его вопросами.

Он ушел. Люк широко открыт. С палубы доносились голоса и шум деловой суеты вокруг снастей и парусов.

– Отпускай.

– Упустишь этот проклятый конец в море...

– Трави поганый шкот... Пошевеливайся, ну же...

– Клади чертову штуковину вдоль поручней...

Чаще всего раздавался его голос, отдававший команды где-то поблизости.

Я поставил ногу на крышку рундука, высота которого достигала середины бедра, зацепился руками за край люка и подтянулся. Моя голова высунулась на свободу и находилась там целых две секунды-до тех пор, пока моряк не заметил.