class="p1">Элли лежала между ними на кровати, медленно шевеля руками, не способная даже плакать, и первое свое слово она произнесла лишь тогда, когда ей исполнилось два года.

— Томас, мы должны бороться за нее. Я не смогу жить, если ее не станет…

— Мы будем сильными, Диана. Мы справимся…

Они тянули друг друга за опущенные руки, и благодарили за новую жизнь. Они стали старше с рождения Элли. Их детская любовь — сочетание юношеского максимализма и романтизации человеческих драм — перекипела, и они получили заботу, проявляемую в каждом гребанном жесте и поступке. Стремление помочь перестало быть жертвоприношением. Они чувствовали ответственность за маленькую дочь.

Однако Элли взрослела с задержкой, и если иногда ей становилось легче, то спустя время ее глотка снова вздрагивала хриплым кашлем.

4

Томасу до сих пор приходят размазанные воспоминания о том дне календаря, который он называет самым счастливым в своей никчемный жизни. Диана тоже помнит его. Он висит звездой над их тропами, моргая глубокой ночью. Если в их жизни остается свет, то он представляет собой далекие лучи когда-то прожитого дня. Самого счастливого дня.

Словно ты повернулся спиной к фонарику и уходишь.

— Парк развлечений! Ура! — кричала Элли.

Томас улыбался. Диана вторила ему.

Элли — маленькая искра, разжигающая пламя давно уже обугленных душ.

Погода в тот день была солнечной. На удивление. Этот дождливый город давно уже плесневеет. Томас хватал Элли за руку, она хватала Диану, и они тянулись вдоль улиц, поглощенные настоящим. Время тянулось на долгие мили. Они — черточка жизни на поблекшей поверхности мертвого города. Ничего не имело значения, потому что в тот день, гуляя в парке развлечений, они обретали счастье.

— Ты будешь клубничное или шоколадное мороженое? — спрашивал Томас дочку.

— Клубничное! — отвечала Элли. — Нет, шоколадное! Или клубничное…

— Будьте добры одно клубничное и одно шоколадное.

— Целых два?! Ура!

— А что будешь ты, дорогая? — Томас смотрел на Диану. Она умилялась, а на щеках проступал багрянец.

— А я буду сладкую вату, — говорила Диана, смеясь.

— Эй, я тоже хочу сладкую вату! — вмешивалась Элли.

Ей было всего пять лет. И как же ужасно, что он подарил им не только воспоминания. Он подарил им надежду на выздоровление дочери. Тщетную надежду.

Жуткие агонии маленькой девочки, ее беспрестанный кашель, повышенная температура, бессонница и постоянная слабость. Жутко смотреть на человека, которого любишь до смерти, увядающего в страданиях жара, не способного сделать вдох. Элли тряслась. Томас и Диана сидели рядом. Она умирала, но каждую ночь они держали ее за руку.

Наградой за выдуманную победу несомненно стало бы счастье.

— Вау! Как здесь здорово! А пойдемте туда! Нет, я хочу туда! Хочу игрушку! Нет, хочу попкорн!

— Эй-эй-эй, малютка, ты куда разогналась?! Мы же пришли сюда просто посмотреть, — говорил Томас. Диана стояла сзади, сложив руки за спиной.

— Правда? — ее крохотные губы надувались, брови краснели.

— Конечно нет! — восклицала Диана, доставая руки из-за спины. — Вот здесь у нас попкорн, молочный коктейль и целая куча билетиков!

— Ура!!! Мама, папа! Я вас люблю!

С появлением Элли они не стали богатыми, но обрели нечто большее. Именно тогда они прозрели, что настоящее богатство — это любовь.

Сахарная вата пробуждала жажду в маленькой Элли. Она запивала приторную сласть соком и газировкой.

Она каталась на машинках, врезаясь в другие, и весело смеялась.

Диана представляла, как через лет двенадцать она приведет знакомиться к ним мальчика, и окажется, что они уже встречались здесь в сегодняшний день и врезались друг в друга на этом аттракционе. Она представляла Элли взрослой — маленькую копию ее самой. Стройную и красивую. Диана хотела воспитать ее так, чтобы она не допустила маминых ошибок. Чтобы она выросла умной и самодостаточной. Является ли это синонимом к слову взрослый?

Она не знала.

Но, засыпая под хриплые вдохи дочери, мечтаешь только о том, чтобы этот хрип никогда не прекращался.

— Мам, пап, почему я должна умереть? — она была такой маленькой, но задавала такие умные вопросы.

— Потому что для тебя выделено место среди ангелов, — отвечала Диана.

— Среди ангелов?

— Да, когда ты еще не была в моем животике, ты понравилась Богу и он решил, что хочет оставить тебя с собой, но сначала он даст тебе немного пожить. Он выбрал нашу семью, потому что знал, что мы будем любить тебя и заботиться о тебе.

Сложно сдерживать слезы и признавать трагедию, однако по-другому никак.

В тот день Элли была веселой, словно гниль никогда не касалась ее груди. Словно завтра она проснется и мокрый кашель не будет вызывать ни чувства тошноты, ни конвульсий.

— Еще сладкой ваты?! — спрашивал Томас.

— Я объелась, — протягивала Элли.

Она кричала на детских американских горках, смеялась в комнате смеха, завешанной кривыми зеркалами, и радовалась пейзажу на чертовом колесе.

— Хочешь чего-нибудь еще?

— Хочу, чтобы папа взял меня на ручки и понес домой.

Томас подхватил ее, и они покинули парк.

Лежа в своей постели, цепляя зрачками сны, Элли слушала выдуманные Томасом и Дианой сказки. Какой бы прекрасной она не была, сколько бы бед не приключалось на пути принцесс и фей, Элли знала, что главная героиня — всегда она.

Родители ложились рядом с ней и жадно надеялись проснуться в будущем. Но они просыпались под хриплый кашель и ночь превращалась в день.

5

В один из таких же дней, наполненных чувством страха перед неизвестностью, Томас Клаус стал свидетелем смерти матери. Тонкие струйки слез стекали по его щекам, оставляя матовые разводы. Никаких иллюзий по поводу завтрашнего дня. Он знал, что она не восстанет из могилы.

— Твоя участь тяжелее моей, Том, — говорила она ему. — Я всего лишь умру, а тебе придется пережить смерть двух самых близких тебе людей.

К тому времени она уже не могла ходить самостоятельно. Ее разместили в центральной больнице на попечение медицинских работников, и десятки прозрачных проводов тянулись к ее лицу, груди и шее. Она говорила тихо и медленно.

— Прошу лишь одно — не забывай меня. Вряд ли ты вернешься в наш родной дом, он давно превратился в развалины. Я последняя, кто покинул его. Но не забывай наш дом, он служил тебе защитой и надежным кровом.

— Я не забуду, мам. Не смогу, — Томас сидел рядом с ее больничной койкой и протягивал ей сигарету. Она сжимала фильтр в своих губах и выдувала клубчатый дым, кашляя после каждой тяжки.

— Ты же знаешь, что это неизбежно, Том, — она говорил сиплым, почти неживым голосом. — Но ты сильный человек, безумно сильный. Позаботься об Элли. Я хочу, чтобы