Чтобы поменьше с ними видеться, я в основном провожу время на крыльце с Максом, наблюдая, как последние листья опадают с деревьев. Когда Макс прижимается ко мне, хватаясь пальцами за шерсть, я раздумываю: вдруг нас на самом деле разлучат?

— Такое бывает, я сам видел, — объясняет он шёпотом. — У одного мальчика в школе родители развелись, и он остался жить с мамой — а папе досталась собака. Думаю, так часто бывает. Маме отдают детей, но папе тоже кто-то нужен, чтобы ему не было одиноко. Но это нечестно. Неправильно. Взрослые могут делать, что им вздумается, но почему детям устраивают развод с их лучшими друзьями?

От одной мысли, что Макс останется с Мамой, а я — с Папой, у меня в животе урчит. Люди всегда говорили, что мы с Максом неразлучны, связаны так тесно, что иногда я даже сам не понимаю, где заканчивается он и начинаюсь я. Мы любим одни и те же хот-доги. Смотрим одни телепередачи. Нас обоих интересуют звёзды.

Даже хорошо, что только у одного из нас тело покрыто шерстью. Иначе нас точно было бы не различить.

Кроме школы и редких отпусков, когда меня отвозят на передержку и я целыми днями валяюсь на незнакомой траве, мы с Максом расстались только один раз, в Сойер-парке. Он катался на большой синей горке, а я лаял, стоя рядом с качелями, и Мама всего на секунду отвернулась. Всё случилось буквально за один взмах моего хвоста: из-за холма показалась бордер-колли. Злой гений — я не могу этого отрицать. Потому что ещё через мгновение Макс исчез. Я до сих пор не понимаю, как бордер-колли удалось выманить его с детской площадки. Но я помню, как Мама хватала себя за волосы, а в моей груди расползался страх, тяжёлый, как грязь. Она спустила меня с поводка, и я кинулся на поиски со всех ног. Да, я тогда был молод. Я ещё мог бегать. И я не остановился, пока не нашёл Макса возле лотка с мороженым; клубничный шарик уже начал таять и перепачкал ему руку.

Сидя на крыльце, я впервые на самом деле захотел стать человеком, потому что люди умеют отрицать. Человек может убедить себя, что Мама и Папа в конце концов перестанут ссориться, что любовь связывает все семьи. Но вот собака… если собака унюхает что-то неприятное, она не сможет отрицать, что это «что-то» воняет.

Но у меня всё равно не укладывается это в голове. Если Мама и Папа разведутся, мы с Максом можем оказаться в разных домах. Как я смогу его будить по утрам, щекоча усами? А Эммалина! Кто будет охранять её мелки на подъездной дороге, пока она рисует линии на земле? А как же семейные пикники с миниатюрными кусочками сыра и сэндвичами с арахисовым маслом, которые так приятно пережёвывать, и одеялами, на которых мы лежим, подставив животы небу?

Однажды мы впятером съездили на ферму, где я познакомился с лошадями и животными, которые не были лошадями, и в воздухе стояли сильнейшие запахи. Макс, Эммалина и я стояли у забора и смотрели, как по пастбищу скачут кузнечики. Я был быстрым, а когда было нужно — очень упрямым, так что я выломал доску в заборе и огромными прыжками бросился за насекомыми, а Макс и Эммалина сидели у меня на хвосте. Мы никогда так громко не смеялись, даже на танцевальных вечерах.

Так нельзя — чтобы я жил в одном доме, а Эммалина и Макс — в другом. Я не могу гулять по полю, заднему двору или подъездной дорожке без них.

К утру воскресенья боль в животе переросла в плотный, тяжёлый груз.

Вот вафли, мы не спеша их едим, а фоном по телевизору разговаривает канал «Погода».

— Хорошие условия для поездки, — говорит Дедушка. — Солнечно.

А я просто радуюсь, что они уезжают.

Я виляю хвостом, провожая взглядом их тарахтящую машину. Макс наклоняется и хлопает меня по боку. На нём футболка, которая пахнет его собственным запахом больше всего. Она сине-жёлтая. Это мои любимые цвета, потому что я их вижу — они такие яркие и чёткие.

— Эй, Космо, — говорит он. — Хочешь покататься на машине?

Я смотрю на него, на волосок, который вьётся над голым ухом, на его фантастические длинные руки, которыми он может доставать столовые приборы и печенье, — я так никогда не смогу. И я говорю ему: «Да, конечно, да», хотя даже не представляю, куда мы едем. Поездки на машинах обычно всегда заканчиваются хорошо. А нам сейчас не помешает что-нибудь хорошее.

Мама торопливо открывает фургон и помогает Максу посадить меня внутрь. Наш фургончик просто потрясающий: крошки на дне подстаканников, кусочки чипсов между сиденьями и много свободного пространства: когда у меня есть настроение, я забираюсь на водительское сиденье, когда Мама за рулём. Ей это тоже нравится. Мы смеёмся и кричим, а машина так весело дёргается на дороге.

— Я немного нервничаю, — говорит Макс с заднего сиденья.

Он пристёгивается и опирается на меня. Я знаю свою задачу: я должен его держать.

— Нервничать — это нормально, — отвечает Мама.

Я замечаю, что она убрала волосы под платок — когда мы были моложе, она его носила постоянно. Платок расшит звёздами.

— Ты с ним виделся нечасто — в основном разговаривал по телефону. Сколько там… восемь? Восемь лет вы с ним не встречались? То ли Рождество, то ли День благодарения во Флориде.

— Ага, восемь, — говорит Макс, закусив губу. — А вдруг он меня больше не любит?

— Не глупи. Он всегда будет тебя любить.

Я упираюсь челюстью в подоконник. Мы едем по гладким дорогам, потом останавливаемся на многолюдной парковке, дорога под ногами кажется прохладной. Первая мысль — «продуктовый магазин», но почему Макс говорит, чтобы я шёл с ним? Я держусь поближе к его ногам, удивляясь звукам: люди окликают друг друга, клаксоны гудят, скользят стеклянные двери. И я наконец понимаю: мы в аэропорту, я часто видел это место по телевизору. Почему-то мне казалось, что там тише, а вот разных чемоданов побольше.

Чемоданы приводят меня в ужас — даже сама мысль о них. Большие угловатые штуки бесконечного объёма, они пожирают твои вещи, а потом выплёвывают их обратно. Они преследуют твою семью, угрожающе катясь ей вслед. А когда они закрыты — кто знает, что там внутри? Там может быть всё, что угодно! У Папы сумка на колёсах была особенно жуткая, и иногда я пытался посидеть рядом с ней. Чтобы проверить себя. Чтобы справиться со страхом неизвестности. Но я всегда отказывался от этого предприятия: я, конечно, смелый, но не до такой степени.

Стоп. Аэропорт. У меня шерсть встаёт дыбом, когда я понимаю, что́ происходит. Вот и всё? Я расстаюсь с Максом? Макс расстаётся со мной? Я в ужасе упираюсь ногами в пол, так сильно, что Максу приходится тащить меня по скользкому-скользкому полу.

— Пойдём, — говорит он. — Тут нечего бояться.

И я верю ему. Пытаюсь ему верить. Он никогда раньше мне не врал.

Мама идёт немного впереди и несёт большие воздушные шарики на верёвочках, которые выворачивают ей руку.

— Ю-ху! — вдруг кричит она и машет рукой.

Она часто так подзывает меня, и я не сразу понимаю, в чём дело. Я и так здесь! Вот он я! Но потом я вижу человека, который всё быстрее и быстрее идёт в нашу сторону, скрипя подошвами по плитке. Он бросает рюкзак и обнимает Маму; та крепко прижимается к нему и тихо всхлипывает. Я опасаюсь, уж не слишком ли сильно он её обнимает, и решаю проверить, в чём дело. Так что я тяну за ошейник и обнюхиваю незнакомца, который…