из её шкатулки, подвернул брючины и, равномерно распределив купюры за подгибом, дважды прошил. Пусть не очень умело, зато надёжно. Сердце подсказывало, что деньги мне скоро пригодятся.

Я надел брюки и походил. «Сойдёт», – оценил я работу, чувствуя, что притомился.

Собрав на стол богатый, по моим меркам, ужин, я на радостях отхлебнул вина. И тут же упал в обморок. Успел только подумать: "Черт подери, когда же я выздоровею?!"

Когда пришел в себя и открыл глаза, то с ужасом понял, что это вовсе не мой дом. Я лежал связанный в тесной тёмной комнате.

Глава 11

Я хотел позвать на помощь, но тщетно – рот был заткнут  вонючей тряпкой, от которой тошнило. Голова кружилась. «Сон?» – мелькнула слабая надежда. Дверь открылась, и  в сарай вошел мальчик лет десяти. Худенький, испуганный, в потрепанной одежде. Он вытащил кляп и дал мне воды:

– Пейте.

– Ты кто? – спросил я его, когда отплевался и напился.

– Меня зовут Пит. Буду приносить еду, воду, убирать за вами.

– Почему я здесь?

– Не знаю. Сказали, потом объяснят.

– Кто? Когда?

– Не знаю. Мне нельзя с вами разговаривать. Не спрашивайте ни о чем.

Не успел Пит договорить, как вошли ещё трое. Я сразу понял, кто из них главный. Высокий худощавый брюнет с пронзительными серыми глазами – скорее, даже злыми, с тяжёлым хищным взглядом коварного загнанного зверя. Он жестом велел Питу выйти и приказал спутникам заковать меня в кандалы. Мне на ноги надели железные браслеты, соединённые такой тяжёлой цепью, что я едва мог ходить. Зато сняли верёвки с рук, и я с облегчением помассировал затёкшие запястья.

Главный спросил:

– Как ты, Вилли? Или называть тебя Вильям?

– Как хотите зовите. Почему я тут? Что вам от меня надо? У меня нет денег.

– Спокойно. Это ненадолго. Но свободу ты должен заслужить.

– Вы о чем?

– Ты ведь художник?

– Начинающий. Вот Бернадетти  – художник, настоящий мастер.

– Бернадетти мне совершенно не интересен. Хочу заказать тебе, именно тебе, свой портрет, – Главный смотрел на меня и ухмылялся. – Если он мне понравится, отпущу тебя и заплачу.

– И чем же тут рисовать? – спросил я, думая, что его улыбка похожа на волчий оскал. Волк – вот ему настоящее имя.

– Вот бумага и карандаш. Напиши список всего, что тебе нужно. Не стесняйся. Пиши с запасом. Я куплю, а Пит тебе принесёт. И смотри, – прохрипел Волк, наклоняясь ко мне, – не приставай к пацану с вопросами.

Сначала я не мог заставить себя писать. Голова гудела. Пытался понять суть происходящего. Какой смысл меня похищать? Выкуп за меня некому заплатить. Что Волку нужно на самом деле? Но рисовать мне хотелось, и скоро я написал длинный список. Стоило мне постучать, как в дверях тут же появился Пит. Он молча взял список, кивнул и исчез, с лязгом и скрежетом навесив снаружи тяжёлый замок.

На следующий день Пит принёс завтрак, сгибаясь под тяжестью большого мешка. Мальчишка уже не выглядел испуганным как вчера. Видно, освоился со своими обязанностями. Передал мне и холсты, и краски, и кисти, и свечи. Словом, всё, что заказывал. Я бросил мешок в угол и аккуратно разложил на столе все принадлежности.

Никак не мог понять, где нахожусь. Что это, сарай, комната в заброшенном доме, склад? Окон нет. Дверь новая, тяжёлая и прочная. Пит обмолвился о второй комнате, но где она, сразу ли за дверью, или там ещё коридор, пока неясно.

Я решил начать с натюрморта. Взял самый маленький холст и начал набросок кувшина и ломтя хлеба. Но не успел закончить, как явился Волк.

– Всё по списку получил?

– Да.

– Готов рисовать портрет?

– Да, но вы должны позировать. Сидеть передо мной, не двигаясь. И довольно долго. Пока я не запомню ваше лицо и не смогу продолжить по памяти.

– Вот дерьмо! Времени совсем нет. Давай сейчас. Минут пятьдесят есть, может, чуть больше. Буду… как ты сказал, позировать?

– Да. Садитесь на стул.

– Хочу сидящим в красивом кресле. Но у меня пока нет такого. Так можно?

– Да, я оставлю для него место на холсте.

– Что ты там рисовал?

– Натюрморт.

– Что? Малец, говори понятнее!

– Вон, видите, на столе кувшин с водой и хлеб. Натюрморт – это вещи, не люди. Художники часто пишут натюрморты – вазы с цветами, фрукты, овощи.

– Понятно. Ладно, меня рисуй, а не этот натур… шут с ним. И говори проще, чтобы сразу понятно было.

Я взял чистый холст и писал ровно час, внимательно изучая натуру, как сказал бы Бернадетти. Передо мной сидел красивый мужчина, но его портили шрамы и порезы на лице, выражавшем усталость, боль и злобу. Скажи мне кто, что у него дома любимая женщина или счастливые дети, никогда бы не поверил.

Когда Волк уходил, я решился спросить:

– Почему вы не пришли ко мне домой и не заказали портрет по-хорошему?

– А ты сам не понимаешь?

– Нет.

– Скажу завтра. Может, и сам догадаешься. Не дурак вроде. Не торопись, старайся. Привыкай, ты тут надолго. Хотя, посмотрю ещё, правда ли, ты лучший художник в Лондоне, – хмыкнул он. – И запомни, будешь шуметь, убью. Я словами не сорю!

Кто ж сомневался? Он точно не шутил. Я отложил холст, прокручивая в голове угрозу Волка убить меня. Чтобы отвлечься вспомнил Виолу и отца. Они думают обо мне? Волнуются? Я ведь обещал прийти. Жаль, не оставил Виоле свой адрес! Просто сказал, что живу в Ист-Энде. Как я радовался вчера, и как мне сегодня печально. Почему я здесь? Ведь у каждого события в нашей жизни есть причина. Понять бы что привело меня сюда.

Мысли спутались. Я вернулся к холсту и еще час писал Волка. Ко мне вдруг вернулось ощущение потока, а в голове зазвучала музыка. Может, это разновидность головной боли?

Портрет мне даже стал нравиться. Я писал, писал и писал. Пока рука не задрожала.

Волк появился утром. Глаза его взволнованно горели, а голос звучал радостно:

– Уже получается! Ты изменил мое лицо!

– Что? – опешил я. – Как?

– Это ты мне скажи “как”! У меня за ночь исчез самый большой шрам. Смотри, ты его не нарисовал. Лоб стал чистым. И, судя по портрету, лицо ты закончил. И я теперь уверен, что твой дар – не выдумки.

– Простите, о каком даре вы говорите?

– Наивный ты парень, Вилли. Подмастерья Бернадетти растрепали о тебе в трактире. Я сразу подумал, что должен первым использовать такой