Финальное и, пожалуй, самое психологически деструктивное искажение социального Интернета – это искажение масштаба. Это не случайность, а продуманная особенность: социальные сети строятся на идее о том, что вещь или событие важны в той степени, в какой они значимы для вас. Во внутреннем документе времен создания новостной ленты Facebook Марк Цукерберг совершенно серьезно замечал: «Белка, умершая перед вашим домом, сейчас гораздо важнее для вас, чем люди, умирающие в Африке». Идея заключалась в том, что социальные сети дают нам тонко настроенный контроль над тем, на что мы смотрим. В результаты мы – сначала по отдельности, а затем неизбежно все вместе – оказались полностью лишены контроля. Цель Facebook в том, чтобы показывать людям только то, что они хотят видеть. И цель эта за десять лет положила конец общей гражданской реальности. Такой выбор в сочетании с финансовой потребностью компании постоянно подстегивать эмоциональную реакцию пользователей закрепил текущую норму в потреблении новостной информации. Сегодня мы предпочитаем потреблять те новости, которые соответствуют нашим идеологическим пристрастиям, а это направлено на то, чтобы мы ощущали свою правоту – и постепенно сходили с ума.

В книге «Торговцы вниманием» Тим Ву пишет, что технологии, направленные на усиление контроля над нашим вниманием, часто оказывают обратное воздействие. В качестве примера он приводит пульт управления телевизором. Он делает переключение каналов «практически непроизвольным» и переводит зрителей в «ментальное состояние, мало чем отличающееся от состояния новорожденного или рептилии». В Интернете эта динамика автоматизировалась и обобщилась, приняв форму бесконечно разнообразных, но порой монотонных лент социальных сетей – этих одуряющих шлангов информации, которой мы заливаем наш мозг большую часть дня. Как отмечали критики, в этом мы демонстрируем классическое поведение лабораторных крыс, направленное на получение награды. Точно так же они ведут себя, оказавшись перед устройством, выдающим лакомство непредсказуемым образом. Если устройство выдает лакомство регулярно или не выдает вовсе, крысы перестают нажимать рычаг. Но если лакомство появляется редко и нерегулярно, крысы нажимают рычаг бесконечно. Другими словами, очень важно, чтобы социальные сети не приносили абсолютного удовлетворения. Именно это заставляет нас прокручивать и прокручивать ленту, нажимать рычаг снова и снова в надежде получить некое летучее ощущение – моментальный прилив признания, лести или ярости.

Я, как и многие, остро осознаю собственную деградацию, когда подключаюсь к мощному шлангу Интернета с его бесконечным множеством каналов, каждый из которых постоянно загружает новую информацию. Смерти, взрывы, бомбежки, анекдоты, объявления о работе, реклама, предостережения, жалобы, признания и политические катастрофы – все это обрушивается на наши хрупкие нейроны мощными волнами информации, которые сокрушают нас и мгновенно сменяются новыми. Это ужасная жизнь, и она быстро нас изматывает. В конце 2016 года я написала для The New Yorker статью, посвященную стенаниям о «худшем годе», захлестнувшим Интернет. Во всем мире происходили террористические акты, в Орландо случилось массовое убийство, умерли Дэвид Боуи, Принс и Мохаммед Али. Не сумевшие справиться со своими расистскими страхами и ненавистью полицейские убили нескольких чернокожих: на парковке в Батон-Руж был застрелен Элтон Стерлинг, который просто продавал диски; Филандо Кастиле был убит во время обычной дорожной проверки, когда он потянулся за водительскими правами. Во время демонстрации протеста против насилия полиции были убиты пятеро полицейских. Президентом США выбрали Дональда Трампа. На Северном полюсе стало на тридцать шесть градусов теплее обычного. Венесуэла пережила экономический крах. В Йемене начался голод. Семилетняя девочка из Алеппо Бана Алабид в Twitter написала о страхе перед неминуемой смертью. И вот на этом фоне в сети жили все мы – с нашими глупыми «я», дурацкими заморочками, потерянными чемоданами и опозданиями на поезд. Мне казалось, что это ощущение наказания перенасыщением сохранится, что бы ни происходило в новостях. Я писала, что нет границ количеству несчастий, о которых можно узнать в Интернете, и нет возможности правильно оценить эту информацию – нет справочника, который помог бы нам раскрыть сердце для опыта. Мы не можем научиться отделять банальное от глубокого. Интернет значительно расширил нашу способность узнавать новое, но способность изменять осталась прежней, а то и уменьшилась прямо на глазах. Я начала чувствовать, что Интернет лишь порождает цикл страданий и очерствения – это была гипервовлеченность, которая с каждым днем ослабляла наши чувства.

Но Интернет сделал нечто худшее: чем больше мы его жаждали, тем больше власти над нами он обретал. Чтобы защититься от этого, я установила для себя серьезные ограничения – никаких историй в Instagram, никаких уведомлений от приложений. Я установила приложения, которые после сорока пяти минут использования отключали мои аккаунты в Twitter и Instagram. И все же периодически я буду отключать ограничители социальных сетей и сидеть перед экраном как крыса, нажимающая на рычаг. Я буду снова и снова наступать на грабли, пока не почувствую бензиновый запах хорошего мема. Интернет еще так молод, что легко сохранять подсознательную надежду на то, что он приведет к чему-то лучшему. Мы помним, что когда-то здесь были бабочки, лужи и цветы, а мы терпеливо сидели в собственном гниющем аду, ожидая, когда явится Интернет, поразит нас и все станет хорошо. Но так не стало. Интернетом управляют стимулы, которые не позволяют во взаимодействии с ним оставаться цельной личностью. В будущем мы неизбежно обесценимся. Все меньше людей сохранятся не только как личности, но и как члены общества, как коллектив людей, борющихся с разными катастрофами. Отвлечение превратилось в «вопрос жизни и смерти, – так пишет в книге «Как не делать ничего» Дженни Оделл. – Социальная группа, которая не может сосредоточиться и общаться внутри себя самой, подобна человеку, который не может мыслить и действовать».

Конечно, люди стенали подобным образом на протяжении веков. Сократ боялся, что записанная на бумаге речь «породит забвение в душах учеников». Ученый XVI века Конрад Геснер считал, что печатный пресс создаст чрезмерно доступную среду. В XVIII веке люди жаловались, что газеты ведут к интеллектуальной и моральной изоляции, а появление романов затруднит – особенно для женщин – отделение вымысла от реальности. Мы боялись, что радио будет отвлекать детей от учебы, а потом что телевидение разрушит сосредоточенность внимания, порожденную радио. В 1985 году Нил Постман[14] писал, что постоянное стремление американцев к развлечениям становится токсичным, что телевидение открыло путь к «стремительному падению в бездну тривиальности». Разница заключается в том, что сегодня нам некуда дальше идти. Капитализм не оставил нам ничего, кроме самих себя. Все поглощено – не только товары и труд, но личность, отношения и внимание. Следующим шагом станет полная идентификация с сетевым рынком, физическая и духовная неотделимость от Интернета: кошмар, который уже стучится в нашу дверь.

Как же положить конец всему худшему в Интернете? Это может сделать социальный и экономический крах или, возможно, серия антитрестовских дел, за которыми последует принятие жестких регулирующих законов, которые каким-то образом развенчают фундаментальную модель прибыльности Интернета. Сегодня понятно, что почти наверняка первым станет крах. Пока что у нас нет ничего, кроме робких попыток сохранить свою человечность, действовать, ориентируясь на истинную индивидуальность, которая принимает свою вину, непостоянство и незначительность. Нам нужно глубоко задуматься о том, что мы получаем от Интернета и чем платим за полученное. Нам стоило бы меньше задумываться о собственной идентичности, проявлять глубокий скептицизм по отношению к собственным малозначительным мнениям, быть осторожнее в столкновении с противодействием и стыдиться неспособности проявлять солидарность, не выставляя себя напоказ. Альтернатива пока непонятна. Но знайте – она уже есть.