потомственным ленинградцем и дослужился на флоте до звания капитана первого ранга. Но его сын пренебрёг карьерой морского офицера и пошёл учиться в инженерно-экономический институт. На занятия он практически не ходил, но, будучи человеком талантливым, учился «чуть ли не на пятёрки» и позднее стал системным программистом. Всё свободное время он любил коверкать на гитаре боевики Хендрикса, Сантаны и Клэптона: иногда — на загородных танцах, а иногда — на редких концертах, которые мало кто видел.

«Много странных вещей тогда происходило, — признавался мне Михаил в одном из интервью. — В моей первой группе «Фракция психоделии» мы пытались исполнять сложные композиции, которые никто из друзей не слушал. При этом The Beatles мы почему-то не любили, я их только потом принял. Зато нам казалось важным, чтобы музыканты внутри команды друг друга понимали... Мы были свято уверены, что научиться виртуозно играть можно будет и потом».

Как уже упоминалось выше, в институте Михаила видели крайне редко. Он предпочитал учёбе игру в преферанс с друзьями (звавшими его просто — Фан), а по вечерам слушал блюзовые пластинки. Позднее придумал себе идеальный бизнес — мастерски шил на педальной машинке «фирменные» джинсы и кепки. Где именно он добывал дефицитную ткань, не знал никто, но вырученных денег на жизнь хватало.

А жить Михаил Борисович любил шумно и весело. Дома у него красовались предметы мещанской роскоши: телевизор, виниловый проигрыватель и стереофонический магнитофон. При этом в кругу друзей Фан слыл гостеприимным хозяином — виртуозно миксовал чёрный чай с грузинским портвейном, разбавляя паузы рахат-лукумом собственного приготовления. Приятели могли завалиться к нему, скажем, в четверг и радостно играть в карты до понедельника. И поскольку в период обучения будущий рок-музыкант сменил немало школ, позднее среди его ровесников стала популярной классическая поговорка: «Кто не был его одноклассником, тот был его собутыльником».

Позднее гитарист «Фракции психоделии» рассказывал, что многие из его дружбанов оказались людьми непростыми — все они были задержаны при переходе государственной границы. Несколько лет они мечтали попасть на концерт Фрэнка Заппы и однажды спонтанно ринулись на один из финских рок-фестивалей, но, увы, не очень удачно.

Осенью 1973 года Фан судьбоносно знакомится с Борисом — по одной из версий, у выхода из станции метро «Московская», по другой — на концерте университетской рок-группы «Фламинго». Легенда гласит, что ровесники узнали друг друга мнемоническим путём — по фирменным пластинкам The Moody Blues и Джона Мейолла, крепко зажатым в натруженных руках. Получив от Гребенщикова предложение обменяться дисками, а заодно и помузицировать, новый знакомый не стал возражать.

«Когда Гребенщиков пригласил меня в «Аквариум», я выступал в другой группе, — вспоминал Фан. — И меня потрясло умение Бориса складывать строчки в стихи. Я впервые увидел, что, оказывается, можно играть рок-н-ролл с русскими текстами, осмысленными и хорошими. После этого я сразу бросил свою предыдущую команду».

Вскоре двадцатилетний Файнштейн переключился с соло-гитары на бас, поскольку группу покинул Саша Цацаниди, уйдя из «Аквариума» в смутное никуда. Как затем он туманно мне объяснял — не по музыкальным причинам, а исключительно «шерше ля фам»...

Небезынтересно, что в дальнейших интервью Боб фамилию Цацаниди практически не упоминал. Вычеркнул его из памяти — впрочем, как и гитариста Эдика Шклярского, эпизодически репетировавшего с «Аквариумом». Возможно, Борис просто не хотел разрушать мифологию группы, которую уже ждали первые потрясения.

Но вернёмся к Файнштейну. Получив приглашение, Михаил где-то достал чешскую бас-гитару Jolana, которая постоянно фонила. Позднее в «Клубе Любителей Музыки» даже поговаривали о том, что во время записи «Искушения святого Аквариума» она стояла прислонённой к стене — в томном ожидании, когда же музыкант научится на ней играть. Любопытно, что прямо над гитарой висела какая-то психоделическая фотография, на которой гордо красовалась нескромная вывеска «Аквариум in baroque rock». Значение этой надписи, сделанной рукой Гребенщикова, никто не понимал, но масштаб претензий производил известное впечатление.

«Фан оставил за своей спиной вроде бы крутой состав, — рассуждал Джордж. — С появлением Миши группа вдруг обрела некоторую законченность и даже приблизительную завершённость».

Вскоре братья по духу обратили внимание, что их новый басист обладает ярко выраженным даром убеждения. К примеру, Миша мастерски убалтывал любого водителя довезти до его друзей инструменты и остатки скромной аппаратуры. Также Фан мог легко познакомиться на улице с симпатичной барышней, и буквально через пять минут она ехала к нему домой «на чай с рахат-лукумом». А в летние месяцы новобранец «Аквариума» реализовывал свой талант на курортах черноморского побережья, откуда возвращался в Ленинград с неизменно счастливой улыбкой.

Надо сказать, что на репетициях Фан не любил перенапрягаться, быстро забывая разученные партии. И уж тем более он не тратил много сил на то, чтобы запоминать названия песен, не говоря уже о пресловутых гармониях.

«Михаил Файнштейн — фигура противоречивая, — признавался впоследствии Гребенщиков. — Идея его игры сводилась к тому, что на концерте он становился так, чтобы видеть гриф моей гитары и по положению пальцев определять, какой аккорд играется в данную секунду».

Удивительно, что при внешнем раздолбайстве новый басист обладал явным системным мышлением. Кроме того, он на протяжении многих лет скрупулезно хранил все документы, тексты песен, письма музыкантов, фотографии и плакаты. Как внутри Михаила, Девы по знаку зодиака, сочетались эти несовместимые качества, было решительно непонятно. Пожалуй, среди всех членов «Аквариума» именно его архивы, связанные с историей группы, оказались наиболее внушительными. Так же как и у басиста The Rolling Stones Билла Уаймена.

Пока же Фан акклиматизировался в группе, Джордж и Боб писали новые песни, в частности, «Менуэт земледельцу», «Блюз свиньи в ушах» и «Я знаю места». Пребывавший в состоянии вечной прострации Гуницкий вскоре открыл невдалеке от Сестрорецка нудистский пляж, на котором не было ничего, кроме обнажённых туристок и колючей проволоки, оставшейся со времён советско-финской войны.

«На острове мы проводили много времени, — рассказывал Анатолий Августович, который уже тогда слыл видным экспертом по индуизму. — Это место позволяло нам успешно выключиться из окружающей мутотени. Было тепло, и мы постоянно купались и ходили по пляжу голыми».

Мелочи охотно разрастались до размеров будущих легенд. В местном «кодексе чести» приветствовалось безудержное распитие сухого вина, сопровождавшееся распеванием песен и плясками у костра.

Однажды Фан, торжественно принятый в Орден острова Сент-Джорджа, попытался осквернить «святую землю» импортной палаткой и постоянной подругой, но в итоге был предан остракизму.

«В то время Остров, образуемый протоками реки Сестры, принадлежал совершенно другой вселенной, — вспоминал Гребенщиков. — Я помню, как мы переходили речку, становились на