произносить эти слова?! А только не ее мне жалко в первую очередь, а внученьку мою любимую, крохотулечку ненаглядную. Как она дальше будет меж вас двоих. Как меж двух огней? Ведь не сегодня, так завтра, все уже начнет понимать. И что тогда делать?

— Да я вас, в принципе, понимаю. Но что хотите со мной делайте, а поднять руку на мать своего ребенка я не смогу! Если б еще застукал на горячем, куда б еще ни шло, а так… — делая вялый отмахивающийся жест, произнес он.

— Ну, как знаешь. Я свое слово сказала. Вам жить. Смотрите сами. Только потом не говорите, что я вас не предупреждала, — сказала она, грузно поднимаясь с кухонного стула. — Конец все равно не за горами, тут и к бабке не ходи.

И опять потекло время. Ни мира в доме. Ни войны, а так, будто соседи по коммуналке, вынужденные встречаться друг с другом на кухне. Иногда, после очередного «рабочего загула» Оксана, чувствуя свою вину во всех семейных нестроениях, пыталась неуклюже ластиться поздними вечерами, и даже ночью изредка старалась изображать былую страсть. В эти часы Захар робко лелеял надежды о том, что может быть, все образуется, жена «перебесится» и все войдет в прежнее, уже порядком подзабытое русло. Но наступало утро и все начиналось заново. С каждым разом эти надежды становились все призрачней и призрачней, и в конце концов окончательно сошли на нет. Семью от окончательного распада удерживала только дочь, ну и еще немного теща. Невеселая история, в общем. А тут еще как на грех, позвонил шурин и в достаточно обидных словах попенял матери, на ее небрежное, по его мнению, отношение к остальным членам семьи, включая и его самого, у которого не так давно тоже родился ребенок. Да и отец, удрученный незаслуженной отставкой, требовал повышенного внимания, начиная все чаще и чаще заглядывать на дно стакана. Скрипя сердце, пришлось Марии Степановне признать, что в горьких словах сына имеется свой резон. Делать нечего. Пришлось собирать тещу в обратный путь. Это был один из тех редких случаев, когда зять отпускал загостившуюся у него тещу с такой неохотой и сожалением., как будто рвал какую-то струну, до этого крепко связывавшую его с этой вдруг ставшей родной женщиной. Провожая, зареванную, как девчонка, далеко не молодую женщину на вокзал, почему-то подумал, что больше уже не увидит ее никогда. Утирая слезы тыльной стороной ладони, та сквозь всхлипы пыталась уверить его, что как только позволят обстоятельства. Она ни на секунду не задержится там, а примчится невзирая ни на что, что разлука продлится недолго, от силы месяц-полтора. А он только вздыхал и поддакивал, держа в руках ее чемоданы. Дочь не пришла на вокзал, чтобы проводить мать. Якобы была срочно вызвана на работу. Отделалась эсэмэской: «Мамуля, пока-пока». Фирменный поезд «Жигули» уже тронувшись, вальяжно и не спеша, словно чеховский барин-помещик, выходящий на утреннюю прогулку из флигеля, начал набирать скорость, а Мария Степановна все стояла на подножке, выглядывая из-за массивного плеча проводницы, и махала, махала, махала рукой Захару.

Вернувшись домой, она по нескольку раз в день, несмотря на дорогой роуминг, звонила, справляясь о самочувствии и делах оставшихся зятя и внучки, не интересуясь при этом дочерью. И каждый раз заканчивая разговор с зятем уверяла того в скором своем возвращении. Потом звонки стали реже, затем сократились до одного вечернего и однажды совсем прекратились. А спустя еще день, как гром среди ясного неба, пришло известие о скоропостижной смерти Марии Степановны. Не выдержало сердце, оторвался тромб. Видимо. События последних месяцев фатально сказались на ее и без того не очень крепком здоровье. «Хоть не мучилась» — подумал машинально в этот миг Захар. Он чувствовал себя одним из главных виновников ее преждевременной смерти. А вот мученья Захара Круглова, только-только по-настоящему начинались. После смерти матери, Оксанка, как сорвавшаяся после многомесячного сиденья на цепи сука, пустилась во все тяжкие. Сбросившая с себя, хоть как-то довлевший над собой авторитет матери, она решила выместить всю накопившуюся за это время злобу на неустроенную, по ее мнению, жизнь, на, ни в чем неповинного ребенка. И неудивительно. Ведь с кончиной матери, границы личной свободы для нее резко сузились. Мало того, что мать брала на себя весомую часть хлопот по поддержанию домашнего очага, так она еще и успевала возиться с внучкой, пока Захар проводил время на службе. Теперь поневоле приходилось целыми днями сидеть дома с так ненавидимым и навязанным ей ребенком. Она забывала, а скорее всего не хотела вовремя менять дочери памперсы, и той часто приходилось дожидаться отца. Результатом этого стали появляться опрелости и по нежной младенческой коже ребенка пошли раздражения, снять которые обычный детский крем уже не был в состоянии. Пришлось обращаться к врачу. Она никогда не брала ребенка на руки, за исключением случаев, когда это необходимо было для перекладывания с места на место. А ведь всем известно, что близкий тактильный контакт с матерью, в первые месяцы жизни, особенно важен для формирования устойчивой психики любого ребенка, а особенно девочки. Не играла с ней и не пела колыбельных песен. Все это за нее делал отец. И хотя он тоже не пел для Инессочки колыбельных, но зато неплохо знал песенный репертуар старых советских мультфильмов. Это и выручало всегда в критические моменты. Плавный переход с «рожкового» кормления на «ложечный» тоже принес с собой массу всяческих неприятностей. Не имея ни желания. Ни терпения в проведении такой сложной процедуры, Оксана торопливо совала ложку с едой в рот ребенка как лопату с углем в паровозную топку. В результате чего малышка просто захлебывалась и задыхалась. Конечно же, при этом невольно срыгивала. И конечно же на нерадивую маму. При этом, обрыганная и оттого еще более взбешенная мамаша не находила ничего лучшего для себя, как бить по лбу ребенка этой самой ложкой. Ребенок при этом начинал заливаться горючими слезами, не столько от боли, сколько от непонимания, за что его бьет эта женщина с постоянно злым лицом. И естественно оставался полуголодным. Однажды Захар неожиданно рано вернувшийся со службы домой стал свидетелем подобного происшествия. Разразился очередной (они теперь приобрели характер регулярности) скандал. Волевым решением, отстранив супружницу от столь важного дела, он спокойно завершил начатое кормление. Потому, как жадно и с аппетитом ест малышка, он понял, что не вмешайся он сейчас и она осталась бы голодной. Теперь он стал догадываться почему у него с ребенком никогда не возникало никаких проблем