Обладая острым умом и имея открытый характер, Фюзелье искренне и с живым интересом следил за расследованиями, которые вели Жюв и Фандор. И понемногу, побежденный логикой инспектора, он также начал верить в существование Фантомаса. С тех пор судья увлекся поисками знаменитого преступника.

Благодаря поддержке судьи Жюву удалось предпринять столько ходов, преодолеть столько процедурных преград, и вообще, добиться очень многого, чего бы он никогда не смог осуществить без нее.

Глубоко уважая Жюва, Фюзелье быстро проникся большой симпатией и к Фандору…

Журналист предался размышлениям о прошлом.

Эх, если бы Жюв был рядом, если бы слепая смерть не достала этого верного слугу правосудия, искреннего друга, настоящего мужчину, никогда не отступающего перед опасностью, Фандор с самого начала целиком отдался бы этому делу Доллона, но Фандор остался один, он один чудом избежал смерти от взрыва бомбы, разворотившей дом леди Белтам в тот трагический день, когда они с Жювом едва не схватили Фантомаса…

Жюв пал жертвой своей безрассудной отваги… и Фандор с тех пор не проявлял по отношению к уголовным делам прежней прыти.

Но падать духом Жером Фандор не собирался.

Из общения с ушедшим из жизни полицейским он научился не щадить себя, находя удовлетворение в простом исполнении своего долга. По некоторым признакам дело Доллона могло стать интересным, уже им стало… Ладно! Он возьмется за него.

Это нужно было сделать.

И Жером Фандор поспешил к Фюзелье.

Журналист к тому же высоко ценил судью. Между ними было нечто большее, чем обычная симпатия и уважение.

— Господин Фюзелье, — заявил сходу Жером Фандор, пожимая руку судье, — вы наверняка догадываетесь, почему я к вам зашел?

— По делу с улицы Норвен?

— Лучше сказать, по делу тюрьмы предварительного заключения. Именно в этой тюрьме вся эта история приобретает неожиданный и трагический поворот.

Фюзелье улыбнулся:

— Черт возьми, вы уже знаете?

— Что Жак Доллон повесился? Да! Что он был невиновен? Тоже да! Вы же знаете, что в «Капиталь» всегда узнают все раньше всех.

— Разумеется! — согласился судья. — И бесполезно выпытывать у вас, откуда вы получили все эти подробности… Но если вам все известно, то какие еще каверзные вопросы, покушающиеся на мою профессиональную тайну, вы заготовили?

— Признайтесь, что здесь достаточно материала для отличного репортажа. Но как это вы дали маху, точнее они, с Часовой набережной? Разве за подсудимыми не присматривают в тюремных камерах?

— Конечно, присматривают! Вчера, когда Доллона доставили в тюрьму предварительного заключения, его сразу же отвели к г-ну Бертильону, который снял с подследственного все необходимые антропометрические данные. Кстати, я только что, всего несколько минут назад, видел самого Бертильона; он мне поведал о том, что Доллон при встрече с ним был, пожалуй, подавлен, совсем упал духом, без возражений позволил снимать с себя все необходимые измерения, но вместе с тем, сказал он мне, Доллон даже не намекал на самоубийство и не было ничего такого, что могло бы насторожить его.

— Черт возьми! Не должен же он кричать о своем решении на каждом углу. Ну, а потом, когда его увели из кабинета Бертильона?

Г-н Фюзелье раздраженно бросил:

— Потом… Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Охрана увела его в камеру, и там его заперли. В полночь начальник охраны совершал обход и не заметил ничего необычного. Несчастного обнаружили повешенным утром, в тот момент когда разносили похлебку.

— На чем он повесился?

— На кусках своей рубашки, связанных и скрученных так, что получилось нечто вроде веревки. О, я вижу, куда вы клоните! Вы, наверное, думаете, что тюремщики допустили оплошность, оставив ему подтяжки, галстук или шнурки от туфель. Нет, никаких нарушений со стороны охраны не было. И это самоубийство до сих пор остается необъясненным. Этот несчастный юноша должен был обладать дьявольской силой, поскольку он привязал лоскуты своей рубашки к спинке кровати и задавил себя, резко дернувшись назад. Смерть, по-видимому, была не легкой…

— Я не могу на него взглянуть? — спросил Жером Фандор.

— Почему бы не сфотографировать? — усмехнулся судья.

— Эх, если бы это было возможно…

Тут журналист был вынужден прервать свою речь, так как, тихонько постучав в дверь, в кабинет судебного следователя вошел мальчик-рассыльный.

— Господин следователь, вас спрашивает одна дама.

— Скажите ей, что у меня сейчас нет времени.

— Дело в том, господин следователь, она предупредила, что у нее срочное дело.

— Спросите ее имя.

— Вот ее визитная карточка.

Фюзелье бросил взгляд на кусочек бристольского картона и сильно вздрогнул. — Элизабет Доллон!.. Ах, я совсем забыл, что она приезжает сегодня… Боже мой!

Судебный следователь замер, растерянно теребя в руках визитную карточку, когда дверь кабинета широко распахнулась и к нему, вся в слезах, бросилась молодая девушка.

— Месье, где мой брат?

— Но, мадемуазель…

Пока судья машинальным жестом приглашал посетительницу присесть, Жером Фандор незаметно отошел подальше, в угол комнаты, довольный, что Фюзелье забыл о нем и что он сможет присутствовать при беседе, обещающей быть довольно интересной.

— Мадемуазель, — заявил г-н Фюзелье, — прошу вас, успокойтесь. Ваш брат, возможно, был арестован по ошибке…

— О, господин судья, я уверена в этом, но это все так ужасно!

— Мадемуазель, ужаснее было бы, если бы он оказался виновным.

— Но его не отпустили на свободу? Значит, он не смог защитить себя?

— Да, да, мадемуазель, он защитил себя; скажу больше, что…

Фюзелье запнулся, мучительно подыскивая, как лучше сообщить м-ль Доллон страшную новость о смерти ее брата…

Но та не оставляла ему времени собраться с духом.

— Ах, вы колеблетесь, месье, — говорила она, — вы знаете что-то новое, вы напали на след убийц?

— Можно быть уверенным… По крайней мере, я считаю… Да, мадемуазель, ваш брат невиновен…

— Ах!

Лицо девушки внезапно расцвело.

После ужасной ночи, которую она провела в поезде, возвращаясь в Париж с телеграммой Сыскной полиции в руке, она приняла новость о невиновности брата как избавление от тяжкого груза, давившего на нее.

— Какой кошмар! Но, господин судья, в телеграмме, которую я получила, говорилось, что он ранен; я надеюсь, ничего серьезного?

До сих пор сохраняя, благодаря профессиональной выдержке, невозмутимый вид, Фюзелье вдруг помрачнел.

— Ваш брат пережил сильное потрясение.