усердный к работе, а к работе с натуры относился с особым почтением и посещал классы аккуратно до наивности (и хорошо, конечно, делал)»[56].

О первых впечатлениях Виктора Васнецова от академических мастерских и классов также ясно позволяют судить подробно и красочно написанные воспоминания его современника – Ильи Репина, также студента Императорской Академии художеств, но начавшего учиться здесь четырьмя годами раньше: «Кого только тут не было! Были и певучие хохлы… мелькали бараньи шапки, звучал акцент юга. Попадались и щегольские пальто богатых юношей, и нищенские отрепья бледных меланхоликов, молчальников, державшихся таинственно в темных нишах. Посредине, у лампы, слышен громкий литературный спор, студенческая речь льется свободно: это студенты университета, рисующие по вечерам в Академии художеств. По углам робкие новички-провинциалы с несмелым шепотом и виноватым видом. А вот врываются изящные аристократические фигурки, слышатся французские фразы и разносится тонкий аромат духов»[57].

Васнецов занимался успешно, за год выполнил все задания в классе гипсов – первом в академической программе, в 1869 году перешел в следующий класс, где уже рисовали с натуры, что было особенно важно для студентов. Подобные впечатления от натурного класса описывал Илья Репин:

«У двери рисовального класса еще за час до открытия стояла толпа безместных, приросши плечом к самой двери, а следующие – к плечам товарищей, с поленьями под мышками, терпеливо дожидаясь открытия.

В пять часов без пяти дверь отворялась, и толпа ураганом врывалась в класс; с шумным грохотом неслась она в атаку через препятствия, через все скамьи амфитеатра вниз, к круглому пьедесталу под натурщика, и закрепляла за собой места поленьями.

Усевшись на такой жесткой и низкой мебели, счастливцы дожидались появления натурщика на пьедестале. Натурщиц тогда еще и в заводе не было. Эти низкие места назывались “в плафоне” и пользовались у рисовальщиков особой симпатией. Рисунки отсюда выходили сильными, пластичными, с ясностью деталей… На скамьях амфитеатра полукругом перед натурщиком сидело более полутораста человек в одном натурном классе. Тишина была такая, что скрип ста пятидесяти карандашей казался концертом кузнечиков, сверчков или оркестром малайских музыкантов. Становилось все душнее. Свет от массы ламп наверху, освещая голубоватой дымкой сидевшие в оцепенении фигуры с быстро двигавшимися карандашами, становился все туманнее. Разнообразие стушевывалось общим тоном»[58].

Несомненно, что такое стремление начинающих художников поступить в Императорскую академию, преодолевать сложности заданий каждого класса было обоснованно, поскольку именно академическая образовательная система, восходящая к эпохе Античности, давала ту школу высокого мастерства, которая столь необходима для обретения истинного профессионализма.

В Древней Греции академией называлась философская школа, основанная в 387 году до н. э. Платоном по образцу пифагорейского братства. Она получила название от священной рощи на северо-западе от Афин, где, по преданию, был похоронен древнегреческий герой Академ. В роще, обнесенной стеной, находились гимназия, алтарь муз, святилище Зевса и Афины. Ученики черпали знания, беседуя на прогулах со своим учителем Платоном в тени деревьев. В эпоху Ренессанса во Флоренции в 1459 году была открыта Платоновская академия с целью изучения греческой философии.

Об истории академий художеств Виктор Васнецов узнавал на лекциях, которые аккуратно посещал. С первых месяцев занятий среди робких провинциалов его выделяли исключительная целеустремленность, преданность искусству и уверенность в правильно выбранном для себя жизненном пути. Несомненно, что ему были близки и такие высказывания, воспоминания Ильи Репина:

«Но я был в величайшем восторге и в необыкновенном подъеме. Должен признаться: самую большую радость доставляла мне мысль, что я могу посещать и научные лекции настоящих профессоров и буду вправе учиться всем наукам.

В Академии, в инспекторской, я сейчас же списал расписание всех лекций по всем предметам и горел нетерпением поскорей услышать их. Лекции были не каждый день (об этом я уже жалел) и располагались: по утрам от восьми до десяти с половиной часов (еще темно было – при лампах) и после обеда от трех до четырех с половиной часов. Особенно врезалась мне в память первая лекция. Я на нее попал случайно: читалась начертательная геометрия для архитекторов.

Пришедши почти ночью с Малого проспекта при горящих фонарях и добравшись по едва освещенным коридорам до аудитории, где читалась математика, я был поражен тишиною и полутьмою. Огромная камера не могла быть хорошо освещена двумя висячими лампами: одна освещала кафедру, профессора и большую черную доску, на которой он чертил геометрические чертежи, другая освещала скамьи. Я поскорее сел на первое свободное место – слушателей было немного, и это еще более увеличивало тишину и темноту…

Я страстно любил скульптуру и по окончании лекции пошел в скульптурный класс. Было уже совсем светло, и в огромном классе, окнами в сад, было совершенно пусто – никаких учеников.

– А мне можно лепить? – спрашиваю я у заспанного служителя.

– Так ведь вам надо все приготовить. Что вы будете лепить? – отвечал он с большой скукой.

– Да вот эту голову, – указал я на кудрявую голову Антиноя. Разумеется, я ни минуты не верил, что вот так сразу я и лепить могу…»[59]

Столь же неравнодушен к искусству скульптуры был и Виктор Васнецов. В перерывах между занятиями вместо отдыха он заходил в мастерские, чтобы увидеть работы студентов и оценить их мастерство. Часто бывал и у скульпторов, где познакомился с Марком Антокольским[60], об исключительном таланте которого уже много говорили в академии. Годы спустя Виктор Михайлович вспоминал: «Как ни был я тогда юн и неопытен, а художественный инстинкт подсказывал мне и указывал нечто особенное в работах этого сухощавого, темнобородого и скорее интересного, чем красивого еврея. Становился я поодаль за его спиной и внимательно следил: как из-под его пальцев появляются носы, глаза, руки, ноги и проч. – совсем удивительно!»[61] Их знакомство оказалось и полезным для становления в профессиональном искусстве, и увлекательным. Приходя в гости к Антокольскому, Васнецов заставал там многих художников и с неизменным интересом слушал их споры об искусстве, в которых поначалу не решался участвовать. С особым воодушевлением, помимо самого Марка Антокольского, дискутировали Илья Репин и Генрих Семирадский. (В 1884 году, когда оба уже известных автора будут вместе работать в Абрамцеве, Васнецов напишет выразительный профильный портрет Марка Матвеевича[62].)

Постепенно молодой северянин преодолел смущение и стал высказываться все более и более свободно. Он обменивался с Антокольским суждениями о произведениях искусства и, помимо прочего, выражал свое восхищение его работами «Спор о талмуде» и «Еврей-портной». С улыбкой и с душевным волнением Виктор Михайлович вспоминал многие годы спустя:

«С этого первого вечернего знакомства в классах Академии начались у нас с Антокольским самые дружеские, теплые отношения, хотя ближе всех к нему, кажется, был Репин…

Нравилась мне в