Голова. Я не слышала. У меня айфон последней модели. И наушники. Там, в ушах. Глубоко. Их хирурги вытащить не смогли. Теперь придется новые покупать.

Серый. Или не придется.

Голова. Не говорите так. Я тут ненадолго. У меня показ. Уже каталог прислали.

Серый. Новая коллекция одежды на… камбалу?

Голова. Почему на камбалу?

Серый. Так вас же вон как КАМАЗом раскатало. Теперь вам только если платья на камбалу. Плоский крой. Как у сковородки.

Голова. Я скоро отсюда выйду. А вы — не знаю. Я не сама придумала, мне сказали. Врачи. Я слышала. Сказали — эта здесь ненадолго.

По сцене очень быстро провозят каталку. Рядом, топоча, бегут врачи с капельницами.

Врачи. Мы теряем его! Теряем!

Ровно через секунду не спеша, вразвалочку, везут обратно.

Серый. Они потеряли его…Вот так все и бывает.

Голова. Фу на вас! Я не такая. У меня все по-другому.

Серый. У всех по-другому. А в морге мест нет.

Семен Иванович. Зачем ты ее пугаешь?

Серый. Не люблю дешевых бодрячков. Я тут насмотрелся за сорок дней. И на таких модных фифочек. И на звезд тоже. Их привезут, в чем душа держится, а в интернете пишут — легкий насморк. Аппараты вкруг подключат, капельниц понавешают, а их агенты слухи опровергают и интервью раздают про то, что скоро дело на поправку пойдет, а сами билеты на концерты продают, успевают. Они в морге умудряются трупу носик припудрить и на афишу отфотографировать, чтобы благодарным зрителям впарить.

В прятки со смертью играют, убегают… думают залезть как дети под одеяло, чтобы она не заметила и мимо прошла. Как будто она их не найдет.

Семен Иванович. Может ты и прав. Может не надо… прятаться. Незачем прятаться…

Серый. Прятаться не надо, но и торопиться не следует. Не верь, не бойся, не проси! Один хрен ничего не выпросишь! Живи, пока живется…

Поворачиваются на шум.

Смерть ведет в глубине сцены старика, тот упирается.

Смерть. Пошли-пошли. Пора уже.

Старик. Не хочу. Мне рано.

Смерть. Какое там рано? В самый раз. Без году сто лет. Мхом весь взялся, как старый пень, труха сыплется. Никаких радостей — ни поесть, ни поспать, ни на горшок сходить — болячки кругом и боль. Ведь ночью, криком кричишь! Не жизнь, сплошная мука.

Старик. Все равно рано. Мой отец до ста восьми дожил. И я хочу. Хотя бы год еще… Месяц…

Серый. Видал. И этот не хочет. Еле ноги волочит, а не хочет. Никто не хочет. И я — не хочу.

Семен Иванович (отходит к своей койке, смотрит задумчиво, говорит, чтобы никто не слышал.) Никто… А я, кажется, хочу.

Подходит Серый

Серый. О чем грустим?

Семен Иванович. Так… Плохо все.

Серый. Не переживай. Здесь всем не хорошо. А будет еще хуже. Живи одним днем. Вот этим. Сегодня ты — есть. А завтра от аппаратов отключат и ящик.

Семен Иванович. А может это и к лучшему.

Серый. Что?

Семен Иванович. Ящик. Семьи — нет. Денег — нет. Недвижимость поделили. Друзья предали. Любимые отвернулись. Никому я на этом свете не нужен.

Серый. На том — тоже.

Семен Иванович. Зачем жил?

Серый. Затем, чтобы помереть. Мы все живем, чтобы помереть. Каждый день на шажок к смерти. Топ-топ… Дни рождения празднуем, еще на год приблизившись. Такие все странные оптимисты. Свечи радостно задуваем, вместо того, чтобы их слезами гасить. Было двадцать — стало сорок. Потом пятьдесят. А кто-то не дожил. Так что, зачем расстраиваться — никто этого еще не минул. Вот кабы можно было избежать, тогда было бы, о чем расстраиваться. Хотя… все-равно подольше хочется…

Семен Иванович. Может так. Жил, бегал, суетился. А шел — туда. Споткнулся и все прахом. Никому не нужен. Ничего у меня нет. И никого. Только мать и еще, может быть, дочь от первого брака. И собака. Собака у меня, щенком взял. Эта точно любит. Просто так. Потому что собака. А больше никто. Только они. И что дальше — нищета, тоска, боль… Кончилась жизнь.

Серый. Не знаю. Я десять дней лежал, тоже сдохнуть хотел побыстрей. Потом обвыкся. А теперь нет — не хочу. Даже здесь, даже так — не хочу. Весело жить, даже на самом-самом краешке. На краешке, может еще слаще, чем когда не понимаешь и тратишься впустую. Нет, я еще потяну. Уже потянул — сорок два дня! Целая жизнь!

Шаги. Голоса.

— Он здесь. Проходите.

Заходит мать. Держит за руку внучку. Идет прямо к койке, словно чуя, где лежит ее сын. Подходит, встает.

Серый. Мать?

Семен Иванович. Она. Узнала. Приехала. Ей до станции десять верст пешком. Странно. Никто ей ничего не говорил.

Тихо входит Смерть. Встает в сторонке. Смотрит. Ждет.

Серый (незаметно подходит к ней.) За ним?

Смерть кивает.

Серый. Погоди маленько. Не видишь, родные к нему приехали. Мать. Дочь. Пять минут ничего не решают. Всего — пять минут.

Мать (берет табурет.) Можно я здесь сяду?

Сестра. Вообще-то нельзя. Запрещено. Здесь реанимация.

Мать. Мне надо. И ему. Он сын мой. Я посижу тут. Я тихо посижу, никто не услышит.

Медсестра пожимает плечами, уходит.

Мать садится лицом к залу. Рядом встает дочь, кладет руку ей на плечо.

Дочь. Баба, скажи, папа не умрет? Скажи… Я не хочу, чтобы он умирал. Не умрет?..

Мать. Нет. Не умрет. Люди не умирают. Просто уходят. И смотрят на живых, оттуда, на то как они живут, хорошо ли им. Радуются если хорошо. Грустят если плохо. И я на тебя смотреть буду. И папа. И ты, после, будешь смотреть на своих детей и может внуков. Мы все вместе. Всегда. Смерти нет. Мы просто засыпаем.

Серый. А ты говоришь!.. Эх…

Мать и внучка сидят рядом. Откуда-то тихо выходит собака. Садится возле них.

Серый. Иди. Они ждут тебя. Ради них иди!

Семен Иванович встает, медленно, как будто через силу подходит. Дочь поворачивается к нему.

Дочь. Баба… Смотри! Папа проснулся!

Мать оборачивается, тянет к нему ладони, треплет по голове, как в детстве. Семен Иванович встает на колени и кладет ей руку на другое плечо.

Серый (повернувшись к Смерти.) Ну чего ты стоишь? Зачем? Давай ступай. Не теперь. Завтра, или послезавтра, или совсем после. Но не надо теперь. Он никуда от тебя не денется. Никто не денется. Мы все — твои. Забери кого-нибудь другого. Ну хочешь — меня. Я нагулялся. Сорок два дня… Уникальный случай.

Смерть поворачивается