Настоящий Каргин, напротив, был оптимистом, борцом за собственное благополучие. «Жить бедно — стыдно» — такой девиз просился на его (если бы он существовал) фамильный герб. В советское время Каргин был фарцовщиком и мелким спекулянтом. Мать­-перестройка уберегла его от тюрьмы, воздав сумой. В девяностые Каргин интенсивно челночил, познавая зарубежный мир посредством такого его измерения, как дешевый, попросту говоря, бросовый товар. Ему и сейчас иногда снилось, как в зале ожидания морского вокзала он тревожно пересчитывает огромные клетчатые сумки с одеждой и техникой, в ужасе обнаруживая недохват. Каргин мечется по залу, отыскивая пропажу, и в этот самый момент таможенник в серой фуражке с кокардой грозно объявляет ему, что коносамент на груз оформлен неправильно. Это стандартное, в общем-­то, в челночном деле обстоятельство почему-то приобретало во сне апокалиптический масштаб. Он просыпался в холодном поту. Сердце стучало, как пожарный колокол. Трусливый обморочный озноб пробирал до костей. Коносамент, шептал Каргин, нетвердо пробираясь в темноте на кухню к воде, коносамент, как же так... И в обычной жизни, случайно услышав про коносамент, он крупно вздрагивал. Проклятое слово как будто пробивало дно в некой емкости, откуда мгновенно вытекали воля и мужество Каргина.

Советский (российский) мир, поглощая невообразимые объемы бросового товара, сам быстро превращался в бросовый мир. Власть полагала, что выброситься (переброситься) из бросового мира в мир качественный можно с помощью денег, выручаемых за нефть, газ, лес, руду и прочие природные богатства. Но не получалось. Сами по себе деньги ничего не решали, отнюдь не являлись символом прогресса. Невидимая рука рынка работала исключительно на свой невидимый же, но бездонный и бесконечный, как астрономическая черная дыра, карман. На все остальное, включая планы правительства по модернизации экономики, здравоохранения, армии и прочего, ей было плевать. Если руке не давали по руке, она, подобно безжалостной прессовальной машине, давила остальное тело, выжимая из него, как сок из апельсина или граната, копейку.

В конце девяностых (накануне дефолта) обитавшему на оптовом рынке Каргину (на примере этого самого рынка) открылись две ускользнувшие от правителей России истины: бросовым давно стал весь мир — от африканских лачуг до лондонских небоскребов: куда ни бросайся, попадешь туда же; исправить бросовый мир способны идеи, но не деньги.

Единой, но бесконечно делимой сущностью бросового мира являлась неисчерпаемая, как атом или электрон, подделка. Через нее мир воспроизводил сам себя в слепоглухонемом (в смысле понимания будущего) режиме.

Но кто должен был трубно возвестить об этом миру и — неизбежно — принести себя в жертву истине, которую все знали, а потому наотрез отказывались в нее верить?

Бросовый мир активно защищался, контратаковал — кастрировал опасные для него идеи задолго до достижения ими половой зрелости, «тушил» будущих гениев, как предсказывал великий Достоевский, «во младенчестве». Стерилизованные идеи развлекали мир, как развлекали падишаха (опять этот падишах!) клоуны-евнухи. Бросовый мир, как серная кислота, растворял своих противников в тщеславии и бессмысленном потреблении. Он был непобедим до тех пор, пока люди хотели вкусно есть, сладко спать и быть известными другим людям.

Но они хотели этого всегда.

Следовательно, люди не могли изменить мир.

Изменить мир мог только Бог.

Только он мог трубно возвестить об этом и — без вариантов — вторично отправиться на крест. Но это было бы не просто повторение пройденного, а признание ошибки, то есть тупик. Поэтому бросовый мир ожидали Апокалипсис и Страшный суд.

Осознав это, Каргин резко успокоился.

Пережив в девяносто восьмом дефолт, избавившись от торговых точек на оптовом рынке, расплатившись с долгами, он занялся портфельными инвестициями, операциями на рынке ценных бумаг. Из пахучего матерящегося мира больших клетчатых сумок, грохочущих раздолбанных тележек, подмокших картонных ящиков с просроченными продуктами, фальсифицированного алкоголя и альтернативной (так она называлась) парфюмерии он перебрался в аккуратный мир офисов, чистых туалетов, услужливых секретарш, шипящих, как змеи, и плюющихся, как верблюды, кофемашин, электронных бирж, законспирированных торговцев инсайдерской информацией, вороватых чиновников и продажных (можно наоборот) юристов.

Нельзя сказать, чтобы Каргин отчаянно преуспел в этом мире. Между игрой по маленькой и по-крупному он всегда выбирал игру по-среднему. Это была беспроигрышная как в материальном, так и в философском смысле игра. В худшем случае проигрыш не превышал выигрыш. Мелочь давили, не глядя под ноги. Крупняк отстреливали из снайперских винтовок, душили шарфами, травили инновационными радиоактивными или генетическими ядами. Середина пусть временами тревожно, но жила.

Сделав необходимые (теоретически до конца жизни должно было хватить, если, конечно, в мире сохранится денежное обращение, а инфляция не обрастет нулями) деньги, Каргин переместился из электронного фондового бизнеса на государственную службу.

Он сам не вполне понимал, почему вдруг презрел золотой принцип середины — не гнаться за большими деньгами и держаться подальше от политики, почему принял предложение давнего приятеля — заместителя министра промышленности и торговли — устроиться на небольшую должность в одном из департаментов этого министерства.

«Но ведь я не смогу тогда зарабатывать для нас деньги», — заметил Каргин приятелю, который исправно, но отнюдь не безвозмездно снабжал его информацией — на каком предприятии какой государственный заказ предполагается (после так называемого тендера) разместить. Дальше все было просто и абсолютно законно. Каргин опережающе скупал на фондовом рынке акции этого предприятия, а после получения предприятием госзаказа с выгодой их продавал.

«Я сам готов тебе заплатить», — снисходительно улыбнулся приятель, дав понять Каргину, что бонусы от продажи акций — отнюдь не главная позиция в перечне источников его доходов. Он объяснил, что должность хоть и маленькая, но важная. Вновь создаваемый отдел будет готовить экспертные заключения по перспективным проектам в швейной индустрии: какие поддерживать, а какие под сукно.

«Там должен сидеть мой человек, — сказал приятель. — Будущее отрасли и государственные миллиарды нельзя оставлять без присмотра».

«Миллиарды? — усомнился Каргин. — Откуда миллиарды, если нефть дешевеет?»

«Она будет только дорожать, — возразил приятель. — В России нефти осталось на двадцать лет. Потом — передел всего и вся. Но до этого момента истощения казны не предвидится. Они сейчас не знают, куда девать деньги. Красть? Уже некуда. Не пенсионерам же с сиротами, в самом деле, отдавать? Ты ничем не рискуешь. Твоя подпись будет не главная. Не понравится — уйдешь, держать не буду».