— Как так? — не понял я.

— А вот так. Новая форма рабства. Словом, эти интеллектуалы, в полном смысле этого слова, разработали принципиально новый строй, в структуру которого входят элементы всех предыдущих общественно-экономических формаций, включая рабовладельческую. Причем современные рабы в отличие от рабов Древнего Рима не будут понимать, что они рабы, что исключит вероятность появление нового Спартака.

— Я не пойму только одного, — сказал я, внимательно всматриваясь в лицо Постникова. — Почему тебя это все интересует? Ведь ты принял решение порвать с Россией.

Постников на несколько минут задумался. Затем, твердо глядя мне в глаза, сказал:

— Я не исключаю, что в России создастся ситуация, когда я обязан буду вернуться. Обязан как патриот и офицер.

— Гражданская война? — спросил я скептически. Постников снисходительно улыбнулся.

— Да. Но не в том виде, в котором они проходили в прошлом. Гражданская война в России неизбежна. Но будет вестись без огнестрельного оружия.

Он посмотрел на часы и встал.

— Обо всем этом мы еще поговорим, а сейчас я должен ехать к министру. Нужно изложить кое-какие соображения.

Когда по повелению Набу и Мардука, любящих мое царство, и при помощи оружия, принадлежащего Грозному Эрре, который поражает молнией моих врагов, я победил ассирийца и превратил его страну в груды обломков и развалины, тогда Мардук, владыка Этеменанки, вавилонской ступенчатой башни, которая еще до меня обветшала и обвалилась, приказал мне заново возвести фундамент в котловане на старом основании, чтобы глава его могла высотой состязаться с небом.

Древние халдейские письмена

* * *

На следующий день, вернувшись из Таджи и наскоро пообедав, я отправился на другой берег Тигра. Стояла поздняя осень, и в Багдаде непрерывно лил дождь. Спустя сорок минут, весь мокрый, я уже находился на том самом месте, где меня подобрали таинственные незнакомцы. Не знаю, какое чувство вело меня по лабиринту узких трущобных улочек, но еще минут через тридцать я уже стоял перед воротами того самого особняка, в котором начался новый этап моей жизни.

Ворота открыл молодой парень, борода которого еще только-только пробивалась. Не поприветствовав ни жестом, ни даже выражением лица, он кивком головы пригласил меня следовать за собой. Мы прошли через дворик, посредине которого лежал большой камень черного цвета, и вошли в дом. Здесь не было ни души. Хотя внутренним чутьем, которое почему-то обострилось, как только я подошел к этому дьявольскому особняку, я ощущал, что он полон народа. Берос, одетый в длинную белую рубаху до пят, сидел в маленькой комнате без окон. На каменном столе, стоявшем посредине комнаты на деревянной подставке, располагался большой хрустальный шар, который жрец глубокомысленно изучал. Со стороны казалось, что шар — это живое существо, с которым Берос беседует, причем беседует очень почтительно. На полках вдоль стены стояли более мелкие хрустальные шары, различные пирамиды, кубы и параллелепипеды. На отдельной полке, напротив входа в комнату, стояла странная фигура, грубо высеченная из гранита. Просматривалось очертание человека, над которым стоял какой-то зверь, причем человек помещался под брюхом зверя, между четырьмя лапами.

Электричества в доме, судя по всему, не было, поэтому комната, в которой я оказался, освещалась восемью факелами, издававшими тяжелый, густой запах. Когда я вошел, жрец оторвался от созерцания шара и жестом указал мне на каменную скамью напротив. Я сел и почувствовал легкое головокружение, видимо, от царящих здесь ароматов. Тело расслабилось само собой, веки отяжелели, сердце стало биться отчетливее, но медленнее. Мне казалось, что я ощущаю каждую клеточку своего тела.

Наконец непроницаемый Берос посмотрел мне в глаза и спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Все нормально, — ответил я, пытаясь отвести взгляд от темных бездонных глаз жреца.

— Великий Молчащий примет тебя, но сначала мы побеседуем.

Он встал, достал из сундука, стоявшего у него за спиной, какой-то предмет в форме пирамиды величиной со спичечный коробок и поставил на стол передо мной. Затем взял с полки хрустальный шарик и подошел ко мне. Чиркнув спичкой, Берос зажег пирамидку, которая, потрескивая, начала гореть таким ярким белым пламенем, что слепило глаза. Берос, не говоря ни слова, поднял шарик на уровень моего лица, и я почувствовал, как мой взгляд словно приковало к этому сверкающему шару. Постепенно мной овладело какое-то странное состояние. Комната словно исчезла. Исчезли все предметы, исчез жрец. Я не чувствовал своего тела, и только сознание как бы парило в сверкающей белой бездне. Наконец, бездна приобрела голубоватый цвет. Откуда-то сверху раздался тяжелый голос:

— Чего ты хочешь? К чему стремишься?

— К справедливости, — машинально ответил мой голос, который я слышал как бы со стороны.

Голубой цвет становился все ярче и наконец превратился в синий. Время от времени в синей бездне вспыхивали и гасли золотистые точки.

— Что есть справедливость в твоем понимании? — продолжал голос.

— Равные права.

— Ты любишь деньги?

— Не задумывался.

— Славу?

— Равнодушен.

— Власть?

— Да, — честно признался я.

— Тебе доставляет удовольствие повелевать себе подобными? — голос стал пронзительным, и каждый звук его как бы вызывал какую-то вибрацию света.

— Мне нравится управлять ситуацией.

— Тебе доставляет удовольствие власть над себе подобными? — настаивал на точном ответе голос.

— Нет, — несколько раздраженно прозвучал мой голос.

Внезапно синий цвет побледнел, превратился в размытый голубой, и мое находящееся вне тела сознание увидело картины, которые сменяли друг друга, как кинокадры. Опять, как и в прошлый раз, появлялись сцены из моего детства, некоторые давно забытые, некоторые вообще незнакомые. Но я видел себя ребенком, общавшимся с родителями, с товарищами во дворе и в школе, И каждая сцена показывала обиды, которые я терпел от окружающих. Вот отец выгоняет меня из комнаты, в которой он беседует с какими-то незнакомыми мне людьми. Выгоняет за то, что я вмещался в разговор и потребовал к себе внимания. Мне года четыре, не больше. Вот мать не разрешает мне оставить дома щенка, которого я подобрал на улице, и я рыдая, несу его во двор и оставляю в чужом подъезде. Мне (это я четко запомнил) пять лет. Вот приятели насмехаются надо мной, потому что я не могу влезть на дерево, а я, обдирая локти и коленки, пытаюсь вскарабкаться по толстому сосновому стволу. Я уже в первом классе.

Картины, картины, картины. Обида, обида, обида… Наконец картинки кончились, и голубой цвет опять превратился в синий. Сознание не возвращалось в тело, оно продолжало парить в пространстве. Внезапно появилось желание выскочить из комнаты, которую я ощущал, но не видел, и воспарить ввысь. Интуитивно я направился к двери, но тут же словно бы уткнулся в каменную стену. Раздался мрачный пронзительный смех.