Я не могла оторвать взгляд от бритвы и только следила за тем, как она приближается к моей ноге. Я не могла даже закричать.

— У тебя такие сильные ноги — как у танцовщицы. Моя мама была танцовщицей. — Он повернулся ко мне, но я была полностью поглощена видом бритвы. — Энни, я с тобой разговариваю… — Он присел. — Ты боишься этой бритвы?

Я кивнула.

Он поднял ее так, чтобы она заблестела в лучах лампы.

— Новые бритвы бреют не так чисто. — Он пожал плечами и улыбнулся. Потом откинулся чуть назад и начал брить мне голень. — Если ты будешь открыта этому опыту, то узнаешь о себе много нового. А знакомство с человеком, который обладает властью над твоей жизнью и смертью, может стать самым эротическим опытом в твоей жизни. — Он жестко взглянул на меня. — Но ты ведь уже знаешь, сколько свободы может нести в себе смерть, Энни?

Когда я не ответила, взгляд его начал курсировать между бритвой и мной.

— Я… я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Ты, конечно же, не могла совсем забыть Дэйзи.

Я уставилась на него.

— Сколько же тебе тогда было? Двенадцать, ведь так? А ей было шестнадцать? Потерять человека, которого любишь, да еще в таком юном возрасте… — Он горестно покачал головой. — Такие события определенно могут изменить человека.

— Откуда вы узнали о Дэйзи?

— А твой отец? Он ведь умер по дороге в больницу, верно? А Дэйзи, как умерла она?

Он знал. Этот ублюдок знал все.

Я сама узнала, как это произошло, уже на похоронах, когда услышала, как тетя объясняет кому-то, почему мама не хотела, чтобы ее красавицу дочь хоронили в открытом гробу. И еще долгие месяцы после этого сестра являлась ко мне во сне, закрывая окровавленное лицо руками и умоляя помочь ей. Долгие месяцы я просыпалась по ночам от собственного крика.

— Зачем вы это делаете? — спросила я.

— Брею тебе ноги? А ты не находишь, что это очень расслабляет?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду.

— А, зачем я говорю о Дэйзи? О таких вещах нужно говорить, Энни.

На меня снова накатило ощущение нереальности происходящего. Я просто не могла лежать в теплой ванной, и чтобы при этом какой-то извращенец брил мне ноги, рассказывая, что необходимо выставить свои чувства напоказ. В каком мире происходит весь этот бред?

— Встань и поставь ногу на край ванны, Энни.

— Простите, но мы не можем больше так разговаривать. Пожалуйста, не нужно заставлять меня делать это…

Лицо его сделалось пустым и непроницаемым. Я уже видела у него этот взгляд раньше.

Я поднялась и поставила ногу на край ванны.

Дрожа, я смотрела, как от моего тела поднимается пар с ароматом роз. Я ненавидела запах роз, ненавидела всегда. А этот Выродок?

Он принялся что-то напевать.

Мне хотелось оттолкнуть его. Хотелось ударить коленом в лицо. Но мои глаза были прикованы к блестящему лезвию бритвы. Он не доставлял мне физической боли, разве что совсем немного, когда придерживал меня за ягодицу, но в груди моей поселился разрывающий душу ужас.

Много лет назад я как-то пошла к доктору, пожилому мужчине, у которого до этого была лишь однажды. На этот раз он должен был взять у меня мазок Папаниколау, и я до сих пор помню, как лежала на спине, а голова его находилась у меня между ног. Он был пилотом-любителем, и все стены его кабинета были увешаны фотографиями самолетов. Прежде чем засунуть внутрь меня холодный инструмент, он сказал: «Думай о самолетах». Именно так я и поступила, когда Выродок брил меня. Я думала о самолетах.

Когда он закончил, то помог мне выбраться из ванны и аккуратно вытер полотенцем. Потом открыл шкафчик, достал оттуда большую бутылку лосьона и принялся натирать им мое тело.

— Приятно, верно?

По коже у меня бегали мурашки. Его руки были повсюду, скользили вокруг, втирая в меня лосьон.

— Прошу вас, прекратите. Пожалуйста…

— Но почему я должен прекратить это? — сказал он и улыбнулся.

Он не спеша продолжил и не пропустил ни кусочка поверхности.

Когда он закончил, то оставил меня стоять на дурацком ворсистом коврике розового цвета. Я чувствовала себя натертым салом поросенком, благоухающим, как букет долбаных роз. Мне не пришлось долго ждать. Вскоре он появился, принеся с собой охапку одежды.

Он заставил меня надеть крошечные белые кружевные трусики — не какие-то там джи-стринги или танга, а обычные трусики — и бюстгальтер без бретелек им в тон. Все моего размера. Он отступил назад, оценивающе оглядел меня и похлопал в ладоши, поздравляя себя с хорошо выполненной работой. Потом он протянул мне платье — девственно белоснежную вещь, которая, возможно, и понравилась бы мне в прошлой жизни. Черт, платье было хорошее, с виду — дорогое. Оно напоминало знаменитое платье Мэрилин Монро, но не настолько рискованное — такая себе версия для хороших девочек.

— Покружись.

Когда я не двинулась с места, он приподнял бровь и сделал в воздухе круговое движение пальцем.

Я закружилась, и платье поплыло вокруг меня. Он одобрительно кивнул, а потом вытянул руку вперед, чтобы я остановилась.

Он вывел меня из ванной комнаты, и я заметила, что мои фотографии он убрал, да и коробки уже не было видно. На полу были расставлены свечи, свет — приглушен. И посреди всего этого царила кровать, которая казалась просто громадной. Готовая и ждущая.

Я должна была найти способ чем-то зацепить его. Выиграть время, пока кто-нибудь найдет меня здесь. Кто-нибудь обязательно найдет меня.

— Если бы мы подождали, пока узнаем друг друга чуть получше, — сказала я, — все было бы более изысканно.

— Расслабься, Энни, здесь тебе нечего бояться.

Мистер Роджер сказал бы, что сегодня прекрасный день, чтобы убить всех соседей.[1]

Он развернул меня спиной к себе и начал расстегивать змейку белого платья. Теперь я уже плакала по-настоящему. Это были не просто всхлипывания, а глупые судорожные завывания. Опуская замок змейки все ниже, он поцеловал меня в шею. Я вздрогнула. Он рассмеялся.

Он дал моему платью упасть на пол. Пока он расстегивал мой бюстгальтер, я пыталась как-то оттолкнуть его, но он крепко держал меня, обнимая одной рукой за талию. Вторая рука появилась с другой стороны и легла мне на грудь. Щеки мои были мокрыми от слез. Одна из слезинок упала ему на руку, и он резко развернул меня к себе лицом.

Он поднес руку к своим губам и накрыл влажное пятнышко от слезы ртом. Подержал его так секунду, потом улыбнулся и сказал: