Перед глазами, как наяву, встала увиденная каких-нибудь полчаса назад картинка: разбивающиеся о стальной диск переднего колеса комья смерзшегося снега и выглядывающая из-за покрышки раскрасневшаяся от беготни и мороза мальчишечья физиономия. Вспомнилось, что лет пацану на вид было никак не меньше четырнадцати, а если уродился мелким, то могло быть и все шестнадцать. Да какая разница, сколько именно! Для того чтобы подрезать тормозной шланг, ни большого ума, ни аттестата зрелости, ни, тем паче, университетского диплома не требуется. Что для этого требуется, так это хорошо наточенный ножик, а этого добра в России-матушке хватало во все времена, как и тех, кто навострился ловко с ним управляться…

Все это промелькнуло в мозгу за какие-то доли секунды и унеслось назад, развеявшись по ветру. Раздумывать, что, как и почему, было недосуг, а тормозить двигателем — поздно. Он круто вывернул руль, стараясь вписаться в крутой изгиб дороги и уже понимая, что не впишется; потом был удар, лязг и скрежет сминаемого железа, короткий беззвучный полет в невесомости и новый удар — один, потом еще один, и еще…

Проломив стальное ограждение, тяжелый внедорожник пролетел несколько метров по воздуху, ударился об откос дорожной насыпи, перевернулся и, кувыркаясь, оставляя на взрытом, развороченном снегу россыпи стеклянных осколков и обломки пластика, скатился на дно кювета. Задранные к небу, одетые в новенькую шипованную резину колеса все еще вращались, постепенно замедляя ход, заглохший двигатель потрескивал, остывая, от облепленной тающим снегом выхлопной трубы в безмятежно-синее небо валил сырой, пахнущий горячим железом пар.

Через несколько минут к месту аварии, двигаясь со свойственной данной разновидности транспортных средств неторопливостью, подкатил и, скрипнув тормозными колодками, остановился сине-белый полицейский «уазик». Водитель не стал глушить мотор, и его неровное бормотание заглушило доносящиеся со стороны перевернутого джипа звуки — журчание вытекающей откуда-то жидкости, тихий шорох делающих последние медленные обороты колес, хруст и потрескиванье исподволь сминающегося под собственной тяжестью металла и шипение испаряющейся талой воды.

Потом около перевернутой машины послышался скрип снега, какая-то возня, глухой стон, дверца со стороны водителя толчком приоткрылась, и, к удивлению тех, кто сидел в «бобике», оттуда мешком вывалился Камышев — сильно помятый, но живой. С трудом поднявшись на ноги, обхватив ладонями голову, пьяно шатаясь и почти по пояс увязая в снегу, он начал карабкаться наверх по оставленной кувыркающимся джипом рыхлой борозде.

Тогда задняя дверь «уазика» открылась, выпустив наружу долговязого молодого парня в темном китайском пуховике и надвинутой до самых глаз лыжной шапочке. Парень неуверенно оглянулся, как будто ему хотелось забраться обратно в салон. Оттуда что-то коротко, приказным тоном сказали, дверца захлопнулась с металлическим лязгом, и долговязый, засунув правую руку в карман, все так же неуверенно сошел с асфальта на заснеженную обочину, сразу же по колено увязнув в рыхлом снегу.

На середине склона Камышев поскользнулся, упал и некоторое время лежал неподвижно, как мертвый. Мимо, не снижая скорости, прогромыхал какой-то грузовик с нездешними номерами. Молодой человек снова оглянулся на окутанный сырым паром из выхлопной трубы «уазик», но тут Камышев зашевелился, уперся руками в землю и, застонав от натуги, встал — сначала на колени, а потом и во весь рост.

Задняя дверца «уазика» приоткрылась.

— Давай, чего ты? — отчетливо послышалось оттуда.

Молодой человек в последний раз неуверенно оглянулся и вынул из кармана руку, в которой блеснул вороненым металлом пистолет. В морозном, искрящемся подсвеченной солнцем снежной пылью воздухе раскатисто хлопнул выстрел. Камышев пошатнулся, но остался стоять, с болезненным недоумением глядя снизу вверх на стрелка, которого, казалось, только теперь заметил. Издав странный, сдавленный звук, подозрительно похожий на панический визг, долговязый выстрелил снова и продолжал давить на спусковой крючок, пока затвор «Макарова» не застрял в крайнем заднем положении, сигнализируя о том, что обойма опустела.

Камышев мягко опустился на колени в разрытый, развороченный снег, два раза качнулся, пытаясь удержать равновесие, и все так же мягко повалился лицом вниз. Долговязый попятился, не сводя с убитого глаз и по-прежнему держа его под прицелом разряженного, ходящего ходуном пистолета, нащупал у себя за спиной дверную ручку и неловко, задом, забрался в воняющее сапожным кремом и табачищем тепло автомобильного салона.

Сидевший рядом с водителем человек в форме старшего лейтенанта полиции выключил и зачехлил небольшую цифровую видеокамеру.

— Это что? — только теперь заметив камеру, растерянно спросил долговязый. — Это зачем?

— Затем, — ответил расположившийся слева от него на заднем сиденье подполковник Сарайкин. Рука в кожаной перчатке аккуратно вынула из трясущихся пальцев долговязого пистолет и, держа за ствол, аккуратно опустила в полиэтиленовый пакет для вещественных доказательств. — Затем, Зуда, что ты мне надоел. Или, выражаясь твоим языком, задолбал по самое некуда. За-дол-бал! Ясно?

— Но вы же говорили… обещали… что услуга за услугу…

— Правильно, обещал, — не стал отрицать Сарайкин. — А ты мне сколько раз обещал завязать с гоп-стопом? Вот теперь мы оба с тобой свои обещания и выполним — сначала ты, потому что первый начал обещать, а потом я. Ты завяжешь, а я эту запись и пистолетик с твоими пальчиками спрячу подальше — туда, где никто не найдет. Там они и будут лежать — ровненько до тех пор, пока тебе опять не вздумается пошалить. Решать, конечно, тебе, но поимей в виду: как только услышу, что ты со своей гоп-компанией опять за старое взялся, дам делу законный ход. А от мокрухи с такими доказательствами тебя не только дядя-мэр — сам губернатор не отмажет. Ты хоть понимаешь, кого убил? Это ж герой, генерал ФСБ! Знаешь, как такие деяния уголовный кодекс квалифицирует? Терроризм! А это, дружок, пожизненным попахивает.

— Да вы… Да вы охренели, что ли?! — не найдя других слов, вяло вскинулся Зуда.

— А знаешь, — после непродолжительной паузы, в течение которой задумчиво, как какую-то невидаль, разглядывал свежеиспеченного террориста, сказал Сарайкин, — я, наверное, и впрямь погорячился. Пистолет — это ладно, пусть лежит до поры до времени. А вот кино с тобой в главной роли я, пожалуй, кое-кому покажу — копию, конечно. Оригинал, сам понимаешь, дорог мне как память. Покажу я его, к примеру сказать, нашему губернатору… А? Чем плохо? Ну, вот хоть ты, — толкнул он в плечо сидящего рядом с водителем старлея, — скажи, разве плохо звучит: начальник областного управления внутренних дел генерал-майор Сарайкин?

— Нормально звучит, — согласился старлей. — Солидно. Солиднее, по крайней мере, чем подполковник.

— А подполковник — солиднее, чем старший лейтенант, — продолжил смысловой ряд Сарайкин. — Подполковник Ветлугин — чем плохо? И капитан Мазин, — добавил он специально для водителя, на погонах которого сиротливо поблескивали облупившейся позолотой одинокие звездочки младшего лейтенанта.