– Он просил у меня больше книг по химии, чем может понадобиться дюжине студентов, и писал пылкие, лихорадочные письма с самыми невероятными и даже абсурдными вопросами. Но все это прекратилось больше года назад. До того момента, как вы, юные леди, появились у меня на пороге, я был уверен, что он забросил свои штудии и уехал.

От одной мысли об этом к горлу подкатил ком. Уехал? Нет. Несомненно, он все еще здесь. Он бы не уехал из города, не сказав мне ни слова. Если уж на то пошло, даже Анри нашел бы в себе достаточно благородства, чтобы меня предупредить.

– Может быть, у вас есть адрес дома, где он останавливался, когда писал вам в последний раз?

– Есть, но я сомневаюсь, что он вам поможет. Я припоминаю теперь, что его искал еще один друг. Привлекательный юноша с приветливым круглым лицом и пронзительными голубыми глазами.

– Анри! – выпалила я. Слишком быстро и взволнованно. Я покраснела и, теребя в руках перчатки, улыбнулась, чтобы скрыть свои истинные чувства. – Наш друг Анри тоже приехал сюда учиться. Вы не знаете, где еще он искал Виктора?

Профессор Кремпе покачал головой с искренним сожалением.

– Мне очень жаль. У меня был адрес Виктора, но ваш Анри побывал в том доме и выяснил, что комнаты Виктора сдаются. Куда он направился дальше, мне неизвестно. Каждый день я вижу множество молодых людей. Анри запомнился мне лишь потому, что был очень вежлив, а Виктор – из-за своей поразительной напористости. – Профессор помолчал, задумчиво почесывая изрытый оспинами подбородок. – Думаю, он меня недолюбливал. Мне всегда казалось, что мое присутствие причиняет ему неудобство. И все же мне нравилось с ним работать.

– О, я уверена, что вы ему симпатичны! Вы один из двух профессоров, о которых он мне рассказывал. Просто он… очень одаренный. Он мыслит необычно, и ему бывает тяжело общаться с новыми людьми.

Профессор Кремпе закивал.

– Чем бы он ни занимался, надеюсь, он достиг успеха. Никто никогда не задавал мне таких вопросов, и я сомневаюсь, что еще услышу что-то подобное. Он был близок к гениальности – или к безумию.

Сообразив, что зашел слишком далеко – я не сумела скрыть панику, которую вызвали во мне его слова, – он примирительно поднял руки и улыбнулся:

– Я шучу. Я бы поставил на то, что он углубился в новую область знаний и попросту не нуждается больше в моей помощи. Сейчас он, верно, пытает какого-нибудь профессора истории вопросами о лечении зубов в древней Месопотамии.

Я достала визитную карточку и изящно, но настойчиво – так же, как выписывала на карточку адрес пансиона, – улыбнулась.

– Если вы вспомните что-нибудь, что может помочь нам в его поисках, или если он вдруг с вами свяжется…

– Я немедленно дам вам знать. Был рад знакомству, мисс Элизабет. Мисс Жюстина. – Он помедлил и произнес следующее предложение нарочито небрежно, явно надеясь, что я не замечу отчаяния в его голосе: – Если вы его встретите, пожалуйста, скажите ему, что мне бы хотелось знать, над чем он работает. – Он улыбнулся. – Я чрезвычайно заинтригован его исследованиями.

– Я непременно это сделаю.

Не сделаю. Этот человек ничем мне не помог.

Отвернувшись, я задержала взгляд на стенах. От пола до потолка они были заставлены книгами. В комнате пахло кожей, бумагой и пылью. Я всегда завидовала Виктору из-за того, что он уехал. Теперь я завидовала ему из-за того, ради чего он уехал.

Я отдала бы что угодно за возможность назваться студенткой и провести несколько лет в пыльных комнатах, погрузившись в пыльные книги, узнавая, ломая голову, задавая вопросы крупнейшим ученым! Изучать что хочу и с кем хочу. Подумать только: все эти годы мне приходилось убеждать Виктора сделать то, за что сама отдала бы душу.

Когда у мадам Франкенштейн родился Эрнест, перемен, которых я ждала и страшилась, не последовало. Я боялась, что она больше не захочет видеть меня рядом. Но у нее родился еще один мальчик – третий, хотя второй ребенок умер еще во младенчестве, – и для нее стало еще важнее, чтобы я постоянно была с Виктором.

Следующие два года мы с Виктором самозабвенно учились, по его прихоти бросаясь от одного предмета к другому. Я читала стихи его родителям и немного помогала с младенцем. Но, к моему облегчению, главным моим подопечным оставался Виктор. Лучше уж лежать на замшелой земле, притворяясь трупом в анатомическом театре, чем укачивать на коленях пускающего слюни младенца!

И все же я слишком хорошо выполнила свою работу по социализации Виктора. Он научил меня читать, писать и учиться и гордился моим острым умом и цепкой памятью, как своими собственными. Я научила его контролировать гнев, улыбаться так, чтобы ему верили, говорить с окружающими как с равными, а не с высоты отрешенного превосходства. Благодаря мне его острые, холодные углы сгладились до уровня допустимой ершистости.

Перемены в нем не остались незамеченными. Как-то утром, когда мы с ним ввалились в столовую, чтобы позавтракать, прежде чем отправиться на прогулку, нас остановил судья Франкенштейн.

– Сегодня у нас будут гости, – провозгласил он так, словно выносил обвинительный приговор, и уставился на нас в ожидании реакции.

Руки мадам Франкенштейн вспорхнули к лицу, пока она подыскивала подобающее выражение. Наконец она остановилась на радостном волнении, хотя глаза ее сверкали слишком ярко, а улыбка была слишком широкой.

– Это новая семья, – сказала она, – которая не знает про… которая с нами еще не знакома.

Мы с Виктором обменялись взглядами. Я до той поры не спрашивала, что случилось со вторым ребенком Франкенштейнов, который родился после Виктора и до Эрнеста. Что-то просочилось в газеты – должно быть, нечто ужасное, раз Франкенштейны покинули Женеву и отправились в путешествие – путешествие, из которого вернулись уже со мной. Поэтому мой интерес к пропавшему ребенку ограничивался той ролью, что он сыграл в моем спасении.

Но по волнению мадам Франкенштейн было понятно, что этих гостей выбрали именно из-за того, что они поселились в Женеве после событий, заставивших Франкенштейнов уехать за границу. Виктор начал хмуриться, но уже по тому, что в его неподвижности было что-то дикое, я догадалась, что ничем хорошим это не закончится.

Я схватила его под столом за руку и сказала с широкой улыбкой:

– Мы с Виктором прочтем для вас стихотворение.

Какой бы животный инстинкт ни рвался из Виктора наружу, я перебила его нелепостью своего предложения.

– Ты же знаешь, что я не читаю стихи, – покачал он головой. – Этим занимаешься ты.

– Ну тогда я прочту стихотворение, а ты можешь присвоить себе всю славу, потому что я умею читать и ценить поэзию только благодаря твоим урокам!

Он рассмеялся, но по румянцу на его щеках я поняла, что он польщен. Ему будет проще взаимодействовать с другими людьми, прикрываясь мной, как щитом. Я не возражала.