Я ринулась сквозь оцепенение, желая вернуть контроль над телом. Движение получилось совсем крохотным, легкий сдвиг, но я ощутила его, будто плитка с щелчком вошла в паз. Я уцепилась за это чувство, за едва уловимый призрак тепла. Заставила себя оттолкнуть холод, и боль от него разорвала мое горло сотней криков.

Их мощь окружила меня, ограждая, защищая. Темнота, скрывавшая женщину, рассеялась.

Я услышала вздох, приглушенный возглас удивления, а затем…

Ничего.

Завеса тишины, накрывавшая комнату, тоже растворилась. Женщина исчезла и забрала с собой леденящий холод. Я потерла руки, но ладони были теплыми и румяными, словно холод оказался лишь одеялом, и теперь его с меня стянули.

А вот от голоса незваной гостьи избавиться не получалось. Я хотела следовать за ним так же сильно, как и вытряхнуть его из головы. Знакомые нотки отзывались в груди застарелой болью, которую я никак не могла вспомнить.

В комнату просочился слабый свет, и я не сдержала тихого проклятья. Над городом занималась заря, а ведь мгновения назад мои покои были в самой гуще ночи. Дыхание так и не выровнялось, но я поднялась на ноги и прошагала к двери. А когда потянулась к ручке, по ту сторону что-то лязгнуло. Так задвигается засов. Внутри вспыхнула паника – резкая, едкая, – и я ударила ладонями по дереву:

– Откройте! Кто запер дверь?

В ответ раздался голос не менее жуткий, чем у знакомой незнакомки.

– Угомонись, Майявати, – по-крокодильи пропела матушка Дхина.

Я почувствовала, как отливает от лица кровь, и отступила назад.

– В мои покои только что кто-то проник. Мне нужно поговорить со стражей.

– Какая наглая ложь, дитя, – рассмеялась матушка Дхина. – Я уже почти готова похвалить твое воображение. Никто не пройдет мимо часовых раджи…

– Но здесь кто-то был! – возразила я. – Выпустите меня! Я требую сло…

– Требуешь? – повторила она. – Ты не вправе ничего требовать. И должна усвоить этот урок до свадьбы. Раджа велел сообщить тебе, что сваямвара состоится через два дня. Учитывая твое поведение в прошлом, двор решил убедиться, что ты никуда не денешься и не навредишь себе.

– Вы про побег?

– А еще это удержит тебя подальше от Гаури, – продолжила матушка Дхина, будто я ни слова не произнесла. – Никаких больше встреч до сваямвары. Хватит заражать ее своими неудачами и прискорбными манерами. Хватит разводить нелепые мысли в ее голове.

– Уж лучше разводить мысли, чем ноги, – прошипела я. – Впрочем, вы вряд ли поймете…

– Молчи, тварь! Все эти годы я изо всех сил старалась проявлять милосердие. Подарить тебе дом.

– Вы меня спрятали, из-за вас меня избегал весь двор. По-вашему, это милосердие?

– Конечно. Я уберегла людей от постыдного общения с тобой. Меньшее, что ты могла сделать, это умереть. Но ты до сих пор эгоистично цепляешься за жизнь.

– Мне извиниться?

Смех матушки Дхины бил по сердцу жесткими ледяными плетьми.

– Когда болезнь унесла восемь жен, я молилась, чтобы ты стала следующей. – Она помолчала, а потом заговорила гораздо тише, но куда яростнее: – Ты хоть знаешь, скольких детей я из-за тебя похоронила? Сильных, здоровых детей. Десять пальцев на ручках, десять на ножках. Целые гривы волос на головах. Они просто не смогли дышать. Из-за тебя!

– Чушь.

– Твоя тень коснулась моей. Ты отравила меня. И убила их. Твой гороскоп навлек тьму на наш двор. Ты виной всем бедам.

– Вы…

– Хватит, – прервала матушка Дхина. – Тебе здесь не место. Как и твоей матери, но ей хотя бы хватило ума умереть молодой.

Она прокашлялась, а когда заговорила вновь, голос звучал равнодушно и монотонно. Такие люди могут смотреть, как ты горишь заживо, и даже не моргнут.

– Согласно свадебным традициям Бхараты, ты будешь изолирована, чтобы сохранить предельную чистоту.

– Вы не можете так поступить! – Я ударила кулаками в дверь. – Здесь кто-то был. Если вы и вправду милосердны, выпустите меня, позвольте поговорить с раджой.

Шаги уже удалялись. Я кричала ей вслед, но лишь эхо подхватывало мои слова. Матушка Дхина ушла. Я сбила и исцарапала костяшки, но ни одна деревянная панель так и не сдвинулась с места. Я вновь и вновь бросалась на дверь. Я вопила, пока голос не стал лишь слабым эхом того, что я когда-то знала. Вопила, пока не содрала горло, так что теперь болезненно вздрагивала даже от шепота. Прижимая окровавленные ладони к груди, я скользнула по стене на пол.

Возможно, это был просто сон, какая-то жуткая иллюзия, которая вскоре разлетится осколками кошмара. Я о таком уже слышала. Когда отец поклялся послам мятежных королевств, что военнопленных никто и пальцем не тронет, он нашел иные способы пыток. Лишение сна. Но слово сдержал – к ним никто не прикасался. Не было нужды. Прячась на стропилах, я слушала, как они дают показания, обреченные на ужасы вечного звона в ушах и провалившиеся от бессонницы глаза. Разум умеет сбегать от реальности, и кто знает, на что он способен в отсутствие покоя.

Должно быть, что-то подобное произошло и со мной.

– Я устала, – прошептала я себе под нос. – Вот и все. Это не по-настоящему. Не по-настоящему.

Я раскачивалась взад-вперед, словно молитву бормоча слова в сложенные чашечкой ладони. Затем закрыла глаза и позволила боли разлиться по измученному телу, пока наконец не провалилась в сон.

На следующее утро меня разбудил гомон гаремных жен, снующих по коридорам. Я смотрела на покрывшиеся корочкой ранки на руках, чувствовала подсохшие дорожки слез на лице и понимала, что это не сон. Реальность превратилась в запутанный лабиринт. За один день моя комната стала чужой и незнакомой. Голос незваной гостьи тугой петлей сдавливал шею. Она вообще приходила? Я не знала. Вдруг это как-то связано с последним учителем, чья рогатая тень оказалась лишь игрой света и воображения?

Я провела руками по волосам и задрожала. Бледные утренние лучи пронзали пустую комнату. Куда бы я ни взглянула, всюду видела лишь захлопнувшуюся ловушку. Если в прошлом небо намекало на свои секреты, то теперь оно не выражало ничего. Дважды я пыталась приподнять решетки на окнах. Пилила их камнем, расшатывала у основания, но только опять сбила пальцы в кровь, а выхода так и не нашла.

Снаружи под моей дверью выстроились в очередь жены, готовые поделиться историями своих матерей и сестер и собственными. Традиция должна была нести радость и веселье, но мне никто не давал ложных надежд. Я не знала, благодарить их или ужасаться. Я не могла отличить один голос от другого, они сталкивались и переплетались, пока не слились в стройный хор боли. Мне рассказывали о несчастных, убитых мстительными мужьями во имя чести; о женах, которых мужчины зашивали перед военным походом, дабы те блюли добродетель; о потоках крови в первую брачную ночь. Мне рассказывали о синяках под золотыми браслетами, о вуалях, что скрывают выбитые челюсти, о страхе повысить голос. Я пыталась отгородиться от слов. Пыталась убедить себя, что все это выдумки, лишь бы меня напугать. Но всякий раз, закрывая глаза, я видела зловещего мужчину с неумолимым взглядом и сурово поджатым ртом.