— Еще он изъял у девчонки печень и почки, — продолжает Ерголин.

— В прошлый раз его привлекли легкие.

— Человек разнообразных анатомических интересов… — Ерголин с минуту молча пускает колечки к серому низкому потолку. — Вернемся в ДЕПО, покажу тебе кое-что, ты напомни.

— Хорошо.

Странно, почему-то потолки в моргах обязательно должны быть серыми и низкими. А стены — непременно выкрашенными в грязно-зеленый цвет.

— Как у тебя дела с потрошителями магнаров? — спрашивает Ерголин.

— Спасибо, паршивость выше средней. Банда подростков, в диапазоне от десяти до пятнадцати лет. Иными словами, заседатели погрозят им пальчиками, посюсюкают, метнут пару частных определений в адрес начальной школы и отпустят на все четыре стороны. И мы будем смиренно ждать, когда ребятки подрастут, чтобы можно было срисовать их схемы не попирая детских прав.

— Ты, Индюша, нынче прямо-таки брызжешь ядом. Как кобра — на два метра и точно в глаз… Скажи, а твоей схемы в нашем инфобанке случайно не сыщется?

— Может, и сыщется. Какой там срок давности?

— Бессрочно, голубушка.

— Когда мне было двенадцать… — начинаю я. И обрываю себя. С какой стати я буду откровенничать перед этим старым пердуном?!

…В двенадцать лет меня взяли в первый раз. Душной июльской ночью мы с мотобандой «Маргарита», поименованной в честь героини нетленного романа (о которой знали лишь то, что она голая летала верхом на швабре), разбомбили частный супермаркет на окраине Гигаполиса. Товар нас не интересовал: мы вымещали праведный детский гнев на хищнике-богатее, который в одночасье вздул цены на жвачку до недоступных нам пределов. В полном соответствии с гордо носимым нами именем, мы все соплячки нежнейшего пубертатного возраста, были нагишом и вымазаны светящимся кремом «Фантомика», а швабрами нам служили мотоциклы. Но июльская ночь была слишком коротка, и наряд трассеров прибыл до того, как мы упились сатанинским шабашем… Потом был привод в четырнадцать лет, потом еще, а в пятнадцать с меня срисовали психоэнергетическую схему для постоянного контроля за моим неправильным, социально опасным поведением.

Но спустя полгода умерла мать, и я стала единственной хозяйкой в семье из пяти мужиков, четверо из которых были младше меня, а отец ничем не отличался от них ни по масштабам жизненного опыта, ни по деловой хватке. Когда его вышвырнули с работы по упомянутым причинам, я же стала и единственной кормилицей. Нет, в шлюхи я не подалась: мне нельзя было рисковать, играя в русскую рулетку со СПИДом. И в стриптизерки не годилась, хотя тогда был велик спрос на малолеток. Не вышла ни ростом, ни фигурой. А ведь меня готовы были взять только из-за имени… (Правда, на один видеодиск, сработанный для тайных увеселений сластолюбивой сволочи, угодила. Это у нас, «Маргарит», было чем-то вроде проходного балла. К тому же не Бог весть какой, а гонорар. Где-то он сейчас гуляет, этот диск? Поработали там со мной ребятишки, всего пришлось принять…) Я прошла курсы бодигардов[3]и в неполных семнадцать стала самой юной телохранительницей… при женушке хозяина того самого супермаркета, который бомбила в глубоком детстве. Это и открыло мне путь в училище младшего инспекторского состава ДЕПО…

Теперь я зарабатывала достаточно, чтобы двое из оставшихся социально незащищенными моих мужиков — самый младший братишка и по-прежнему неприкаянный отец — ни в чем не нуждались.

Но моя схема, оказывается, все еще болталась в инфобанке ДЕПО. Хотя, думается, не в оперативном его разделе.

И черт с ней.

Да только откуда о ней прознал Серафим?.

А ниоткуда. Видел он мою почти двадцатилетней давности татуировку на плече- готическое «М» в стилизованном венке из омелы. Неважно когда — например, на пляже. И сделал логическое умозаключение. Хотя большого ума тут не требуется… Но глазастый, черт.

— Бедная девка, — говорю я. — Библиотекарша… Сколько ей было?

— Двадцать два.

— Тихая, должно быть, серая мышка. На такую ни один самец не обернется. Шла себе, ни о чем не думала. Ну, может быть, об этом самом… Саше Белом, чьи книжки несла в сумочке.

— О Саше Черном, — поправляет меня Серафим. — Это Андрей был Белый, а Саша — Черный.

— Строила, должно быть, какие-то планы на вечер, — говорю я с нарастающим ожесточением. — И тут из темного переулка выворачивается эта сволочь. Ну что бы ему на меня хоть разок не напасть?! Я бы его кастрировала его же собственным скальпелем!

Ерголин, прикрыв глаза, нараспев декламирует:

А там, за дверью, костлявый хирург,

Забрызганный кровью, словно пятнистой вуалью,

Засучив рукава.

Взрезает острою сталью…

Мне отчего-то становится жутко.

— Это что у тебя за стихи?!

— Саша Черный. Тот самый.

— Умный ты, Серафим, убиться валенком!

— Не заводись, Индюша… По поводу скальпеля: во-первых, ты практически не передвигаешься пешком, а исключительно на служебном элкаре. Во-вторых, у тебя на лице написаны и твои курсы бодигардов, и инспекторский стаж в ДЕПО, и неутолимое желание кастрировать всякого, кто посягнет на твою девичью честь. При всем старании ты никак не сойдешь за безобидную серую мышку… А в-третьих, переулок был отнюдь не темный, а наоборот, прекрасно освещенный фонарями и рекламой и достаточно людный. Но никто не уловил момента, когда на тротуаре вдруг оказался пластиковый мешок с телом бедной библиотекарши.

— Уловили, — говорю я сквозь зубы. — Все-то они уловили. И как машина подъехала или, там, элкар подплыл. И как дверца приоткрылась и мешок выпал. И куда потом означенное транспортное средство направилось далее. Да только молчат. Omerta…[4]

Мы сосредоточенно курим. Я болезненно скалюсь, рыская взглядом по сторонам, но глазу не за что всерьез уцепиться — одни только голые стены да кафельный пол. Ерголин же внимательно и как-то по-отечески меня изучает.

— Вот что, — говорит он наконец. — Чего мы тут с тобой торчим, покойников охраняем? Заключение медэкспертизы к обеду будет на твоем столе и в моем компьютере. И в «Башню смерти» мы сейчас не поедем. Чего мы там не видали? Иностранцев этих? А поедем мы с тобой по домам и часиков до двух распорядимся личным временем по своему усмотрению. Как ты к этому относишься, Инди?

— Сочувственно. Ты меня подбросишь до дома?

— Конечно.

Директор окружного Департамента охраны порядка Петр Ильич Китаев встречает гостей на пороге конференц-зала и с каждым здоровается за руку, сопровождая приветствие легким полупоклоном. По случаю прибытия иностранных гостей он в полной боевой выкладке, при всех регалиях и наградах. Референт мэра вполголоса величает прибывших: