Мама поговаривала, что Хоуп своим появлением в семье распугала моих братьев. Никогда я не могла понять, шутит она или говорит серьезно, потому что потом она всегда добавляла, что к тому времени им уже пришла пора расправить крылья и покинуть родительский дом. У мамы было довольно резкое чувство юмора. Наверное, потому, что она была умна, но не уверена в себе и часто, сказав что-то всерьез, пыталась обратить это в шутку, если кто-то реагировал не так, как она ожидала.

Кевин уехал первым. Сначала в Лондон, поступив в колледж, а потом в Америку. Они с отцом не ладили, особенно после того, как Кевин отказался учиться на строительном факультете. Так что с его отъездом дышать в доме стало даже легче. Потом забеременела Трейси, и Брендан обрушил на нас новость, что они эмигрируют в Австралию. Ему всегда казалось, что он живет в тени Кевина. Так что и этот отъезд был к лучшему, а у Хоуп появилась собственная комната. И хотя теперь она жила не в моей комнате, в доме было по-прежнему очень шумно из-за нее. И я старалась как можно больше времени проводить в библиотеке, а отец старался как можно больше времени проводить в пабе. А мама… а про маму говорили, что у нее ангельское терпение.

– Вполне естественно, что девочка неспокойная, – сказала миссис Коркоран, заведующая учебным отделением в школе Сент-Катбертс, – если в семье такая обстановка.

Она посоветовала, чтобы я сидела вместе с Хоуп на занятиях. Хоуп было бы спокойнее, что она не одна, а я могла бы помочь ей с малышами. Ассистентка учителя подготовительного класса ушла в декрет, и пара лишних рук в классе ей пришлась бы кстати.

Я обрадовалась возможности отвлечься от домашних проблем. Когда у тебя под присмотром тридцать четырехлеток, мысли в голове только о том, как успевать надевать и снимать пальтишки, шапки, перчатки, фартучки для рисования, спортивную форму, искать потерянные ботинки, помочь сходить в туалет, проверить, все ли вымыли руки, и выдавать яблоки на полдник.

Мама дома в основном спала под действием морфина. Кажется, если ты знаешь, что человек умрет через несколько недель или даже дней, ты будешь стараться успеть сказать ему все самое важное. Но на деле все не так. Наоборот, мы не торопились сказать и сделать все слишком быстро, чтобы не оказалось, что все уже сказано и все готово к прощанию и теперь нам остается только ждать.

Конечно, я говорила маме, что люблю ее. Сначала я говорила это каждый день. Потом я говорила это каждый раз, когда она засыпала или когда мне нужно было выйти из комнаты. В конце концов это стало совсем нелепо. Сложно представить, что фраза «я тебя люблю» вдруг станет пустой и потеряет свой смысл, правда?

Говорила я и другие важные слова:

– Не переживай за нас, мы справимся, у нас все будет хорошо.

– Конечно справитесь, – отвечала мама.

Мы никогда не говорили о том, с чем же, собственно, нам предстоит справляться, поскольку это бы подразумевало, что это все будет на мне.

Как-то мама взяла меня за руку и, глядя мне в глаза, твердо сказала:

– Ты должна пойти в университет.

– Конечно, не волнуйся.

Мы обе обошли очевидный и беспощадный вопрос: «Как?!»

Я помогла маме сделать «сундучок с воспоминаниями» для Хоуп. Мы обклеили обувную коробку обрезками ткани в мелкую клетку, оставшимися от штор, которые мама сшила для комнаты, переделанной из спальни для мальчиков в комнату Хоуп. На крышку мама приклеила квадрат с вышитым именем Хоуп яркими желтыми нитками. Коробка получилась очень красивая. Вот только сложно было решить, чем ее наполнить. У нас было не так уж много вещественных свидетельств о времени, которое мама и Хоуп провели вместе. Родители часто фотографируют своих первенцев в младенчестве, но с каждым последующим ребенком новизна этих впечатлений утрачивается и сходит на нет. Нам удалось отыскать отличную фотографию мамы с улыбающейся крошкой Хоуп на руках. Потом мама продиктовала мне рецепт любимых пирожных Хоуп. Еще мы записали кассету с посланием от мамы на детский магнитофон. И наконец, она сняла свой золотой крестик, который всегда носила на шее, и попросила меня положить его в коробку.

– Ты же не хочешь оставить его себе, правда, Тесс?

Я не знала, будет ли ей приятно, если я скажу, что хочу оставить его себе, или ей будет легче от того, что крестик будет у Хоуп. И мы положили крестик в коробку. Но вскоре Хоуп спросила, почему мама не носит свой крестик, и поскольку мы не хотели ей ничего говорить раньше, чем это будет необходимо, крестик пришлось надеть обратно, а коробку снова спрятать под кровать. Пару раз мама спрашивала, нет ли у нас еще чего-то, что можно положить в коробку.

– Может быть, диск с лучшими хитами группы «АББА»? Она очень любит ту песню, где подпевают дети…

И я втайне жалела, что мы вообще придумали эту затею или не выбрали коробку поменьше, потому что эта была слишком велика для тех немногих свидетельств маминой любви, что мы могли в нее положить.

Пока мы занимались рукоделием, как настоящие леди Викторианской эпохи, и были обе заняты делом, я улучила момент попросить ее кое о чем. Если существует жизнь после смерти, может, она постарается и как-то подаст мне знак, чтобы я знала, что она есть.

Мама рассмеялась:

– Я не могу дать тебе веру, Тесс. Этот шаг ты должна сделать сама. А все остальное приложится.

– Но, пожалуйста, ты же можешь попытаться дать мне какой-нибудь знак?

– Ох, если бы ты все свое воображение пустила не на сомнения, а на веру… – ответила мама, и то, как она это произнесла, обратило ее слова не в критику, а почти в комплимент.

Брендан и Кевин прилетели с противоположных концов света. Оба в костюмах. Брендан был воплощением успеха, но он не понимал, как совместить свое ощущение триумфального возвращения блудного сына и трагичность повода – неизбежного семейного горя. Кевин – холеный щеголь в коричневых ботинках-брогах и светло-серых узких брюках, которые выгодно подчеркивали его мускулистые икры, – был готов без конца говорить о проблемах. Своих, конечно, не маминых.

После посещения мамы в хосписе отец и двое моих братьев отправились в паб. Вернулись оттуда поздно, пропахшие пивом, но удивительно веселые.

– Как в старые добрые времена, – вздохнул отец, обнимая стоявших справа и слева от него сыновей, как будто вспоминая старую милую традицию, которой на самом деле никогда не было.

Когда наступил конец, я была одна возле маминой кровати. Я не знаю, хотела ли она, чтобы это было именно так, или у нее просто не хватило времени попрощаться с каждым в отдельности. Казалось, она ждала, когда все ее дети соберутся вместе, а потом поспешила уйти. Или, может быть, она думала, что мальчикам нужно было как можно скорее вернуться на работу. Мама всегда ставила нужды других выше своих собственных.

Шторы вокруг кровати создавали иллюзию уединения, но мы отлично слышали все, что говорили другие с той стороны занавески.

– Как думаете, я успею сбегать за кофе? – спросил Брендан.