Последние слова, как правило, произносились не менее чем на тон выше, и для весомости сказанного указательный палец застывал перед глазами ближайшего к ней слушателя; казалось, что для убедительности её напудренный нос почему-то зрительно вытягивался, ставя восклицательный знак под всем сказанным.

– Вот, значит, какие сейчас учителя, – с видом непоколебимой уверенности во всём том, что вещала бывшая актриса, вторила ей мать Жанны, – вот кому мы доверяем своих детей.

Соседка, довольная произведённым её речью эффектом, удостаивала своих слушателей многозначительным взглядом и улыбкой густо напомаженных губ.

В школьные годы Жанна также целыми днями была предоставлена сама себе. Никого не интересовало, где она бывала и с кем, приходила в определённое время домой – и этого достаточно, больше от неё ничего не требовалось. Главное внешнее благополучие и внешнее исполнение материнского и дочернего долга. Ни мать, ни дочь не интересовались делами друг друга. И если Жанна приобретала какие-нибудь навыки в жизни, это только благодаря своему желанию этим чем-то заниматься. Иллюзия семьи, её видимые атрибуты для Жанны были соблюдены: накормлена, напоена, одета. Отношение похожее на кость, брошенную собаке: вроде участие проявлено, а уж подавится она ей или нет – никого не волновало. Положительное мнение как о прилежной матери есть. Что ещё нужно?…

Мать Жанны была очень далека от мысли, что у ребёнка может существовать собственный внутренний мир, в котором она, мать, должна занимать главное место – как пример для подражания, как источник любви и нежности, как опора и советчик в трудностях, с которыми встречается её несформировавшееся в нравственном, человеческом плане дитя.

Жанна не понимала, почему некоторые девчонки, с которыми она общалась, повторяли: «А вот моя мама говорит…» И беспрекословно делали то, что говорила им мать. Она, ни разу не заснувшая под колыбельную, не знавшая материнского поцелуя перед сном, – из какого источника она могла напиться всем тем богатством чувств, которые может дать только мать, если этот источник безнадёжно скрыт под огромным слоем равнодушия и неприязни к ней, Жанне.

Она же испытывала только чувства обиды и неприкаянности. Но, по мере взросления, Жанна запретила себе плакать и стала воспринимать отношение матери и окружающих людей к себе как само собой разумеющееся, другого отношения она просто не знала, и ей казалось, что за дверью каждой семьи живут такие же «зверушки»: «Так устроен мир», – решила она и стала вырабатывать в себе иммунитет независимости.

Во сне с Жанной происходили необычные, сказочные события, и, пробудившись ото сна, ей так хотелось поменять местами сон и реальность.

И эта ночь не была исключением: во сне она – Жанна – юная принцесса далёкого острова в океане. На острове – изумрудно-зелёные лианы с круглыми листьями и красными цветами, похожими на гигантские колокола.

Лёгкий ветерок, дующий с океана, касается их, они отвечают ему покачиванием и нежным, чуть звенящим пением. Лианы укрывают собой от яркого солнца дворец с колоннами и античными статуями, окнами из разноцветных мозаичных стёклышек, которые, мерцая бликами, создают внутри замка обстановку умиротворения и покоя. Принцесса лежит на кровати под шёлковым балдахином. На мраморном столике рядом с кроватью – вазы с заморскими фруктами, кувшины, наполненные нектаром. Воздух насыщен запахом ванили. К ней подходит принц, становится на одно колено и обращается со словами: «C днём рождения, Жанна. Я так тебя люблю. Будь моей женой», – протягивает шкатулку, в которой – необыкновенной красоты жемчужина. Жанна счастлива, одно огорчает: лицо принца остаётся для неё загадкой, оно всё время ускользает от её пристального взора… Вдруг с моря дуёт сильный ветер, начинается шторм, который смывает в океан дворец, принца…

Слёзы обиды катятся по её лицу. Слезинок очень много. Они падают вокруг, падают ей в ладони… превращаясь в жемчужины… Она судорожно сжимает их в кулачок и тут просыпается оттого, что мать тормошит её со словами:

– Что ты дрыхнешь, соня, а ну вставай, день рождения свой проспишь…

Ей хочется вернуться в сон. Ведь она так и не разглядела лицо принца…

Сквозь смеженные веки видит, как по половице ползёт ленивый таракан.

Жанна зажмуривает покрепче глаза, стараясь тем самым остановить момент пробуждения, вновь погрузиться в небытие сна, потому что реальность такая, что гнуснее не придумаешь…

Сон не возвращается, но она вся во власти его магии, ей хочется верить, что такое сновидение в ночь накануне дня рождения – не случайно.

Окончательно пробудившись, Жанна разжимает кулачок и обнаруживает несколько монет. Игра матери в заботливость не трогает сердце девочки, она отчётливо понимает: сегодня выходной, и мать дала ей деньги не щедрости ради, а главным образом желая сбагрить её с глаз долой, чтобы она не досаждала своим присутствием дома. Жанна отмахнулась от этих мыслей как от назойливых мух, стала вспоминать, как выглядела необыкновенная жемчужина, увиденная во сне, мечтать, что когда-нибудь эта жемчужина волшебным образом перенесёт её к принцу – в тот удивительный мир, на далёкий остров, в ту, другую и красивую жизнь.

Жанне часто снился именно жемчуг: он манил её, завораживал, и она время от времени подходила к витринам ювелирных магазинов, чтобы просто им полюбоваться.

Порой, насмотревшись на жемчуг, она как завзятый грибник, нашатавшийся по лесу в поисках грибов, зажмурив глаза, продолжала его находить.

До открытия ювелирного магазина оставалось около пятнадцати минут. Василий стоял и задумчиво смотрел, как на улице по ту сторону витрины снуют люди, иногда останавливаясь и вглядываясь в украшения на тёмно-синем бархате. Ещё до революции его пращуры по отцовской линии считались признанными мастерами ювелирного дела по изготовлению украшений и изделий в технике скани и зерни.

С младых ногтей Василий, находясь в фееричном блеске драгоценностей, казавшемся ему совершенно обыденным, непроизвольно впитывал азы ювелирной техники – филиграни, объединяющей искусство скани и зерни, – нанесении узоров из тончайшей витой золотой и серебряной проволоки, припаянной к металлическому фону, одному из древнейших видов художественной обработки металла, на котором специализировалась их семья. Он ещё не мог написать слово «мама», но то, что самыми известными сканщиками пятнадцатого века были инок Амвросий и Иван Фомин, он уже знал.

Сейчас Василий добросовестно продолжал дело своих предков, но это происходило больше из чувства долга. Он не мог допустить, чтобы достигнутое мастерство, в которое было вложено столько сил, захирело и сошло на нет. Кроме него продолжить, возглавить и высоко держать марку величия их ювелирного дома было некому. Но, несмотря на всю свою ответственность, он всё же воспринимал свою роль в этом серьёзном деле как игру. Многие пользовались его доброхотством, большей частью полагая, что он этого не замечает, за его спиной часто можно было слышать: «Не от мира сего».