– Что-то еле заметное виднеется над линией горизонта. Но я не знаю, земля ли это. Может, это тень моря.

– А сейчас? – Он встает совсем рядом с Беллой. Его губы касаются ее лба.

– Зачем вы меня мучаете? – шепчет Белла.

– Потому что вы до сих пор не научились плавать.

– Я уже научилась. Я умею плавать.

Белла ложится спиной на воду, отталкивается и так, на спине, плывет на глубину моря. Видит сквозь поднявшиеся брызги его – удивленного и обескураженного. Плывет все быстрее, аж пока его фигура не исчезает в седьмых водах. Вода становится холодной и тяжелой.

Теперь я одна, думает Белла.

Она лежит на воде и колышется на морской поверхности. Без движения. Без боли. Без слез.

И миллионы медуз, больших и маленьких, розовых и фиолетовых, так же колышутся рядом. Без движения. Без боли. Без слез.

1

Осень – пора старых фотографий.

Антонина Васильевна разложила у себя на коленях, укрытых пледом, два толстых альбома с фотокарточками.

Жучка – задрипанная собачка Антонины Васильевны – скулит под дверью. Жучка просится на улицу, но Антонина Васильевна в печали.

– Жучка, – говорит Антонина Васильевна, – потерпи хоть раз в жизни. Я смотрю фотографии. Я хочу поплакать!

Жучка продолжает скулить.

«Ну ладно, – думает Антонина Васильевна, – в конце концов, я не помню, когда выводила ее на улицу. Проклятая старушечья память. Вчера? Или позавчера? Вчера у меня болела поясница – вряд ли я в таком состоянии выходила с ней во двор».

– Хорошо, – говорит Антонина Васильевна Жучке. – Идем. Твоя взяла.

Антонина Васильевна поднимается с кресла, а Жучка радостно вымахивает третью своего хвоста, пострадавшего когда-то в дверях лифта.

– Вот сволочи! – восклицает Антонина Васильевна, дотронувшись до батареи в гостиной. – Ноябрь уже, а отопление и не думают включать!

Надевает свое потрепанное, когда-то страшно модное бордовое демисезонное пальто «джерси». Оглаживает воротник из стриженого песца. Надевает черные сапоги, и на правом, как обычно, расходится молния.

Нужно купить новые, думает Антонина Васильевна, а то скоро не в чем будет выгуливать Жучку. Рядом с метро «Минская» недавно открылся магазин «Обувь по 50 гривен». Антонина Васильевна видела на витрине надпись, обвешанную разноцветными воздушными шариками: «Мы уже открылись». Нужно будет зайти. Раз уже открылись, то нужно зайти.

В коридоре Антонина Васильевна замирает и прислушивается.

Быть этого не может! Неужели снова?! Сколько можно?! Люди окончательно совесть потеряли!

– Сейчас я им покажу! – решительно говорит Антонина Васильевна. – Жучка! За мной!

Она выходит из квартиры и спускается на лифте со второго этажа на первый. Жучка сбегает по ступенькам.

Здесь, на первом этаже, музыка слышна громче. Антонина Васильевна идет на звук.

Может, я стала подслеповатой, но со слухом у меня все в порядке, думает она. Ну ни стыда ни совести у людей!

Дверь шестой квартиры приоткрыта. Антонина Васильевна смело входит. Жучка семенит следом.

Сейчас я им устрою дискотеку, думает Антонина Васильевна. Сейчас они у меня запоют.

Квартира оказалась нежилой. Никакой мебели, никаких вещей. Коридорчик и одна комната с зеркалами во всю стену. Антонина Васильевна даже растерялась. Собственное отражение в зеркале ей не нравится.

Какая же я стала старая и сгорбленная, думает она.

На подоконнике массивный магнитофон, включенный на полную громкость. Антонина Васильевна недовольно морщится, а Жучка начинает подгавкивать, подпевать по-собачьи.

– Замолкни, Жучка, и без тебя тошно!

Антонина Васильевна оглядывается в поисках жертвы.

И вдруг видит перед собой странное существо мужского пола в атласе и блестках.

– Господи, что здесь происходит? – бормочет Антонина Васильевна себе под нос.

Фавн вытаращивается на гостью, смотрит так несколько секунд, а потом, как-то странно и ненормально вышагивая, проплывает к магнитофону и приглушает звук.

Гомик, думает Антонина Васильевна, или того хуже – трансвестит. Куда я попала? Вот придушат меня сейчас здесь, и никто не спохватится.

– Что вам нужно? – спрашивает существо в атласе и блестках.

Антонина Васильевна замечает, что это довольно молодой парень, смуглый, с зачесанной и сдобренной гелем шевелюрой и с намазанным гримом лицом. Синяя распахнутая на груди атласная сорочка с рюшами, черные широкие штаны с лампасами, лакированные туфли на каблуках.

– Молодой человек, вы чего вырядились, как клоун? – гневно вопрошает Антонина Васильевна.

– А вам какое дело? Что вам вообще нужно?

– Требую большего уважения! – выдает Антонина Васильевна. – Не уважаете меня, так хоть старость уважьте!

– Я вас ничем не обидел.

– Ну да, не обидели! Разве? На вас смотреть-то стыдно!

– Я вас не просил на меня смотреть.

– Молодой человек! Вы не на безлюдном острове живете! Будете жить на острове, тогда, пожалуйста, ходите хоть в юбках, хоть голышом! А здесь, среди людей, прошу одеваться так, как это положено мужчинам!

Парень, очевидно, понял, что быстро все это уладить не удастся. Он полностью выключает магнитофон и подходит к Антонине Васильевне.

– Э-э-э… уважаемая, что вам от меня нужно?

– Антонина Васильевна. Меня зовут Антонина Васильевна.

– Антонина Васильевна, что…

– Антонiно́ Василiвно́! В украинском языке существует звательный падеж.

– Антонiно́ Василiвно́! Что вам от меня нужно?

Антонина Васильевна выпрямляется со всей гордостью, на которую только способна ее старость.

– Вы очень громко крутите свою музыку.

– Но я имею на это право!

– Конечно, имеете, но не забывайте, что и у других тоже есть права. И ваше право, молодой человек, кончается там, где начинается право другого!

– Сейчас день, уважаемая соседка. Или как правильнее сказать – соседко́?

– Не хамите мне. Я хочу, чтобы вы перестали крутить свою дурацкую музыку.

– Включать музыку можно до десяти часов вечера.

– Если она никому не мешает.

– А вам мешает?

– Мешает! И мне, и Жучке.

– Кто такая Жучка?

– Жучка – моя собачка. Музыка ее возбуждает, и Жучка начинает скулить. Представьте, что творится в моей квартире, когда вы так невинно крутите здесь свой магнитофон.