В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.

Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и печатными буквами. Записки были короткие. Например:

"Куда ведешь Россию, монстр?"

И подпись:

"Генерал Свиридов".

Или:

"БАМ – это фикция!"

И подпись:

"Генерал Колюжный".

Иногда он пользовался художественной формой:

"Твои брови жаждут крови!"

И подпись:

"Генерал Нечипоренко"…

Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и ругались без конца. Уровень полемики был невысок.

~– Немецкий шпион, – говорил я о Ленине.

– Святотатец и болван! – реагировал дядя уже в мой адрес.

Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов, вьетнамская эпопея…

Мой дядя ужасно сердился:

– Фашист. – кричал он иногда, – матерый власовец!..

И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора умирать. Ему было 76 лет.

– Вызовите Сережу. – попросил он.

Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он попросил всех уйти из комнаты.

– Сергей, – очень тихо произнес мой дядя, – я умираю…

Я молчал.

– Я не боюсь смерти, – продолжал мой дядя.

Он выждал паузу и заговорил снова:

– Я честно заблуждался… Мучительно переживал свои ошибки… И вот что я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными… Я потерпел идейный крах…

Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.

– Сергей, – продолжал мой дядя, – я всегда ругал тебя. Я ругал тебя, потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан… Я критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в этой… (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом… (тут дядя повторил ругательство) государстве…

– Успокойся, – сказал я.

– … превратили меня в шлюху, – закончил дядя.

Он сделал усилие и продолжал:

– Ты всегда был прав. Я возражал, потому что боялся за тебя. Прости…

Он заплакал. Мне стало очень жаль его. Но тут приняли медработники и увезли дядю в больницу.

Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут в Свердловскую.

– Ты же старый большевик, – говорила она.

– Нет, – возражал мой дядя. – я не старый большевик.

– То есть как?

– Старый большевик – конкретное понятие. Старый большевик – это кто вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже.

Тетка не могла поверить.

– Значит, ты не старый большевик?!

– Нет.

– Все равно, – говорила она, – может, и тебе что-нибудь полагается?

– Возможно, – соглашался дядя, – возможно, и мне что-то полагается. Например, яблоко…

Короче, моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Когда его осматривал лечащий врач, дядя спросил:

– Доктор, вы фронтовик?

– Да, – ответил врач, – я фронтовик.

– И я фронтовик, – сказал мой дядя, – ответьте честно, как фронтовик фронтовику, долго ли я пролежу в больнице?

– При благоприятном ходе событий – месяц, – ответил врач.

– А при неблагоприятном, – усмехнулся дядя, – значительно меньше?..

Он пролежал в больнице недели три. И его привезли домой. Я сразу же его навестил.

Мой дядя казался печальным и тихим. Словно обрел какую-то высшую мудрость.

Однако когда я упомянул в разговоре Че Гевару, дядя насторожился.

– Авантюрист и гангстер, – сказал я.

– Тунеядец и болван! – реагировал дядя. И дальше с огромным подъемом:

– Укажи мне благую идею, лежащую вне коммунизма!..

Тут он неожиданно прервал свою речь. Очевидно, вспомнил наш предсмертный разговор. Виновато покосился на меня.

Я промолчал.

С тех пор мы часто виделись и неизменно ругались. Дядя проклинал рок-музыку, невозвращенца Барышникова и генерала Андрея Власова. Я – бесплатную медицину, "Лебединое озеро" и Феликса Дзержинского.

Потом мой дядя снова заболел.

– Вызовите Сережу, – попросил.

Я сразу же приехал. Дядя выглядел осунувшимся и бледным. На табурете у его изголовья стояли бесчисленные флаконы. Там же интимно розовела вставная челюсть.

– Сергей, – глухо произнес мой дядя.

Я погладил его руку.

– У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее. Я кивнул.

– Задуши меня, – попросил дядя.

Я растерянно молчал.

– Мне надоело жить. Я не верю. что коммунизм может быть построен в одной стране. Я скатился в болото троцкизма.

– Не думай об этом, – сказал я.

– Ты готов выполнить мою просьбу?.. Я вижу, ты колеблешься… Конечно, я мог бы принять двадцать таблеток снотворного. Увы, это далеко не всегда приводит к смерти… А если меня разобьет паралич? И я стану для всех еще более тяжкой обузой? Поэтому я вынужден был к тебе обратиться…

– Перестань, – сказал я, – перестань…

– Я отблагодарю тебя, – сказал мой дядя, – я завещаю тебе сочинения Ленина. Отнеси их в макулатуру и поменяй на "Буратино"… Но сначала задуши меня.

– Перестань, – сказал я.

– Кругом злоба и глупость, – сказал мой дядя, – правды нет…

– Успокойся.

– Знаешь, отчего я мучаюсь? – продолжал он. – Когда мы жили в Новороссийске, там был забор. Высокий коричневый забор. Я каждый день проходил мимо этого забора. А что было внутри, не знаю. Не опросил. Я не думал, что это важно… Как бессмысленно и глупо прожита жизнь! Значит, ты отказываешься?

– Перестань, – сказал я. Дядя отвернулся и замолчал.

Через две недели он выздоровел. И мы снова ужасно поссорились.

– Болван! – кричал мой дядя. – Ты не хочешь понять! Идея коммунизма, скомпрометированная бездарными адептами, по-прежнему гениальна! Недаром коммунистическую идеологию разделяют миллионы людей!..

– Кто ее разделяет?! – говорил я.-Да ни один здравомыслящий человек!..

– Значит, не разделяют? – багровел дядя. – Не разделяют и молчат? Значит, все кругом лицемеры?!..