— Шпионишь перед субботней игрой? Ну и гад. — Он сплюнул и направился к дагауту.

Покидая школьную территорию, Питер похвалил себя за сообразительность — вот и хорошо, ловко замёл следы. Но чувствовал он себя всё равно неважно. Даже гадостно.

Он постарался стряхнуть с себя это гадостное чувство. Что там отец говорил про чувства? Что на них можно купить чашку кофе за полмонеты, если добавить полмонеты? Питер посмотрел на часы. Четыре пятнадцать. Больше трёх часов потеряно.

Питер ускорился, но перед площадью перешёл на противоположную от супермаркета сторону и заставил себя шагать не спеша — мимо библиотеки, остановки, кафе. И только отсчитав тысячу шагов, рискнул поднять голову.

Он снова посмотрел на часы. Четыре пятьдесят. Дед, наверное, уже заканчивает, что он там делает у себя на работе. Питер представил, как его дед подходит к своему проржавелому синему «шевроле», вставляет ключ в замок зажигания…

От этого образа змея-тревога развернулась так резко, что у Питера вышибло дыхание. Он перемахнул деревянную оградку и полез напрямик через кусты. Только футов через тридцать, где уже росли молодые деревца и можно было за ними укрыться, тревога отпустила — по крайней мере он опять мог нормально дышать. Дальше он двигался параллельно дороге. Идти теперь было труднее, но через пятнадцать минут он всё же дошёл: вот оно, шоссе.

Он присел на корточки у въезда на шоссе и стал наблюдать. Дождавшись, когда схлынет поток машин, Питер перебежал по широкой дренажной трубе под дорожным полотном на ту сторону и перемахнул забор из металлической сетки. Сердце колотилось.

Он, пригибаясь, добежал до деревьев и стал искать удобное место, где можно срезать путь. Спустя несколько минут ему встретилась старая грунтовая дорога, отходившая под прямым углом от шоссе. По правде говоря, дорога была так себе, по ней и на машине-то не проедешь, разве что на телеге, — но она вела куда надо, на запад, и к тому же ночью по дороге будет легче шагать. И Питер свернул на неё.

Пока он шёл, лес становился гуще, тишину нарушали только птичьи голоса да беличьи шорохи. Может, цивилизация уже наконец осталась позади? Питер взбодрился, зашагал быстрее.

Но спустя несколько минут дорога вдруг свернула вбок и побежала по краю заброшенного пастбища, на котором кое-где росли одичалые фруктовые деревья с редкими цветками. А по другую сторону от дороги тянулась невысокая каменная ограда, за ней поле, сад и чьи-то угодья; за оградой, ближе к дальнему её концу, стоял приземистый сарай. Света в сарае не было, машины рядом тоже, но всё равно сердце у Питера упало. Сарай был свежевыкрашенный, кровельная дранка кое-где розовела новой древесиной. Значит, это просто дорога к чьему-то дому, только и всего. А может, ещё хуже: может, она ведёт к другой дороге, широкой и наезженной, а на атласе её нет просто потому, что сам атлас давно устарел. Короче, по этой дороге не пройдёшь напрямик через горы.

Измученный и голодный, Питер сбросил рюкзак и опустился на землю, привалившись спиной к уступу в каменной стене. Он стащил ботинки, откатил носки и оглядел вздувшиеся мозоли на пятках. Скоро они лопнут — вот тогда будет жуть. Питер откопал на дне рюкзака вторую пару носков и натянул поверх первой. Камни под его спиной за день нагрелись на солнце и продолжали отдавать тепло, хотя солнце уже висело над самыми верхушками деревьев, заливая выпас нежно-персиковым сиянием.

Питер вытащил пакетик изюма и стал есть по одной изюмине, запивая маленькими глотками воды. Потом вскрыл две палочки сыра и достал четыре крекера из пачки. Он ел, стараясь жевать как можно дольше, и одновременно следил за солнцем: оказывается, можно пронаблюдать от начала до конца, как оно опускается! Как же он умудрился прожить на свете двенадцать лет и не отсмотреть ни одного заката?

Питер зашнуровал ботинки. Он уже вставал с земли, когда увидел оленя, который выбежал из леса и скакнул через ограду на поле. Питер задержал дыхание. Олени выскакивали один за другим — всего он насчитал четырнадцать, — бродили по полю, одни щипали траву, другие деликатно обкусывали нижние ветки цветущих фруктовых деревьев.

Он опять присел на корточки, и тогда пасшаяся по ту сторону стены олениха, к которой жался пятнистый тонконогий оленёнок, повернула голову и посмотрела прямо на Питера. Он медленно поднял руку с раскрытой ладонью, чтобы она увидела: он не сделает ей ничего плохого. Олениха забеспокоилась, заслонила собой оленёнка, но, чуть постояв, снова потянулась к траве.

А потом в ясном сумеречном воздухе где-то за сараем взвизгнула пила, вгрызаясь в древесину. Все олени одновременно вздрогнули и, сверкнув белыми хвостами, унеслись в темнеющий лес. Перед тем как прыгнуть через ограду, олениха послала Питеру ещё один, последний, взгляд, будто говоря: Вы, люди. Губите всё.

Питер зашагал дальше. Сзади, на шоссе, у половины машин уже горели фары, и ему казалось, что все они нацелены прямо на него. Он сошёл с дороги в лес.

Земля здесь была губчатая и пахла торфом. Питер как раз обдумывал вопрос о том, не рискнуть ли ему включить фонарик, когда его нога, чавкнув, ушла под воду. Он ухватился за нависающую ветку и выбрался, но было поздно — оба ботинка уже наполнились холодной болотной водой. Питер пробормотал ругательство. Он взял с собой недостаточно сменных носков — тоже ошибка. Хорошо бы она оказалась последней.

Но в этот момент он совершил ещё одну ошибку, гораздо худшую.

Он попытался выбраться в темноте на более высокое место, зацепился правой ногой за корень и упал. Треснула кость — внутри ботинка что-то глухо щёлкнуло, — и тут же ногу пронзила острая боль. Он сидел задыхаясь, оглушённый этой болью, сидел долго. Наконец он подтянул ногу к себе и, содрогаясь от каждого движения, расшнуровал ботинок. Он приспустил мокрые носки — от увиденного опять перешибло дыхание: правая нога раздулась и увеличивалась на глазах.

Натягивая спущенные носки, он чуть не вскрикнул от боли; потом, сцепив зубы, затолкал ногу обратно в ботинок, пока она ещё больше не распухла. Подполз к дереву и поднялся, цепляясь за ствол. Он попытался ступить на правую ногу, снова чуть не рухнул. Ни разу в жизни он не испытывал ничего похожего на эту боль, — тот сломанный большой палец в сравнении с ней казался комариным укусом.

Он не мог идти.

Пакс изогнулся от удовольствия, ощутив тёплый вес привалившегося к нему другого упругого тела. Проснувшись пока только наполовину, он потянул носом, чтобы вдохнуть утешительный запах своего мальчика. Но запах оказался не человеческим, а лисьим.

И тогда он проснулся полностью. Прислонившись к нему, рядом похрапывал Мелкий — брат Иглы. Во сне он тихо поскуливал и обмахивал нос кончиком пушистого хвоста.

Пакс напрягся, подобрался. У него не было опыта доминирования, но что ему оставалось делать? Возвращайся в свою нору. Когда Мелкий попытался снова угнездиться у него на груди, Пакс цапнул его за плечо.