Подняв голову и потирая ушибленные колени, он посмотрел туда, откуда раздался этот властный мужской голос. И тотчас, ослепленный сверканием, исходившем оттуда, зажмурился.

– Твоя волынка выпустила губительную молнию, разрушившую разом насквозь двадцать крыш наших дворцов, повредив общий купол? – звучал властный голос.

– Сожалею! Это моя волынка принесла разрушения! Сам не знаю, что за силы небесные вселились в мою самую обычную волынку! Но посмотрите, что с нею стало после того, как пронзили её стрелы ваших лучников. Посмотрите, уж теперь она не только не причинит вам вреда, на ней теперь даже простую мелодию не сыграть! – заплетающимся от страха языком лепетал волынщик, с изумлением рассматривая очертания трона, а вскоре и сидящего на нем короля. Король был разгневан разорением и разрушением, совершенными его волынкой.

– Значит, ты играешь, то есть – играл на этой волынке? Ты колдун? – уточнил король.

– О! Нет! Нет! Нет! Клянусь, сам в толк не возьму, что с ней такое сталось! – чуть не плача, в ответ сказал волынщик, опускаясь на расшибленные колени.

– Я вижу, ты устал. – сказал король задумчиво. И он был совершенно прав.

– Отведите его в свободную опочивальню. Накормить, напоить. Пусть отдыхает. Отдохнет – побеседуем. А ко мне прислать казначея и строителя. Будем решать, как крышу латать, – дал распоряжение король слугам, глубокомысленно рассматривая упавшие с неба на его протянутую ладонь несколько капель дождя.

Едва живой от пережитых ужасов и невероятных событий, волынщик был рад, что после всего этого оказался, к счастью, не в тюрьме, не в каземате каком-нибудь, а в чистой и уютной комнате. Прилег на мягкую, застеленную свежим бельем кровать и, не раздеваясь, тотчас же заснул. Он спал долго, вскрикивая, ворочаясь, скрепя зубами, – всякий раз, когда снилось ему что-нибудь из увиденного им накануне.

Начавшийся к вечеру дождь сначала накрапывал редкими каплями, падая на дворцовые полы. То здесь, то там слышалось чихание придворных. А вскоре откровенно хлещущий дождь не щадил старинных паркетов, шпалер и висящих повсюду картин.

Чихание участилось во всех сторонах необъятного дворца. А грохот кашля вперемешку с ворчанием недовольных придворных вполне заменял звуки грома. Тяжелая кровля дворца, разрушенная молнией, которую волынщик принял сначала за вершину горы, падая вниз, разрушила следующую под нею. А та с удвоенной силой разрушила следующую кровлю, и так дальше, дальше. Как карточный домик, рушились кровли этих невероятных замков, объединенных в один горообразный дворец. Так что выдалась ужасная ночь в этом огромнейшем дворце. Мыши бежали из своих нор. Отчего то тут, то там раздавалось повизгивание придворных дам. Один потерявшийся мышонок метался в поднятой суматохе. И, увидев перед самым своим носом ноги самого короля в поношенных, но расшитых золотом и жемчугом тапочках, стал убегать куда глазенки глядели от этих зловещих, поочередно надвигающихся на него поношенных «кораблей». Он убегал в поисках укромного спасительного убежища. И вдруг ему стало так хорошо. Тепло, сухо и спокойно, что он растянулся с таким наслаждением, как бывало только, когда он засыпал, укутавшись в теплое, пушистое брюшко своей ласковой матушки, согреваемый свернувшимися рядом в клубок родными его братьями и сестрами. Здесь было так же: и темно, и тепло.

В тепле мышонок быстро заснул, и ему снилось, что рядом спят братья и сестры. А главное, что было особенно отрадно в этом безмятежном сне, так это голос его мамочки, поющей его любимую колыбельную. И он, такой счастливый и довольный, тоже запел во сне эту колыбельную.

Он пропищал эту колыбельную от души и заснул еще крепче с улыбкой, но капля ударила его прямо по носу. И он тотчас же проснулся, подумав, что это дождь роняет повсюду свои безжалостные капли.

С этими мыслями он потирал лапками мутные спросонок глазенки, а когда протер, замер от ужаса на месте.

Король, его усатое лицо нависало над ним совсем близко, огромные глаза его, пристально смотрящие на мышонка, почему-то были полны слез, одна из уроненных им слезинок и разбудила поющего во сне мышонка.

Это были слезы умиления. Ведь он услышал любимую с детства колыбельную. Ту самую, что пела и ему его матушка. Ту, что и он пел своим детям. В его замке многие родители пели эту колыбельную своим детям. Королю не спалось в эту ненастную ночь, когда один за другим все дворцы лишились кровли и драгоценные тончайшей работы из разноцветных каменьев полы сплошь и рядом были залиты лужами, как простая деревенская улочка. Короля тревожили печальные мысли и тревога о том, как трудно будет починить и привести в порядок этот странный дворец, ведь средств в его королевстве осталось только на поддержание очень скудной жизни. И вот среди этих невеселых чувств и мыслей он услышал у себя под подушкой нежное попискивание, в котором он узнал знакомую с детства колыбельную. Это так умилило и расстроило его, что одна за другой слезы растроганности скатывались по его морщинистым щекам. Одна из таких слезинок и разбудила мышонка. В тот момент, когда король приподнял одну из своих подушек в изголовье королевской кровати, он увидел безмятежно спящего и поющего во сне мышонка.

Разбуженный мышонок, увидев короля, очень испугался. Он решил, что король разгневался, увидев, что он, мышонок, посмел залезть между его теплых подушек. И мышонок живо представил себе, как король прихлопнет его, оцепеневшего от ужаса, своей туфлей или запустит в него тяжелой книгой. И тут мышонку пришла в голову отчаянная мысль о том, что раз уж выпало ему сейчас погибнуть, нужно успеть сделать что-нибудь приятное для себя. А он очень любил кувыркаться, ходить вверх тормашками, дурачиться, весело отплясывая, потешая этим и матушку, и братцев с сестрами. Поэтому он стал отплясывать, кувыркаться, высоко подпрыгивая в воздухе. Это было так смешно! Так здорово! И это так развеселило короля, что он стал крошить оказавшийся у него бутерброд как угощение для мышонка. Ведь он любил выпить чашечку чая с бутербродом на ночь, поэтому и в этот вечер тарелка с бутербродами и чашка чая стояли на тумбочке как нельзя кстати.

Мышонок, пораженный королевской щедростью, сначала осторожно, а потом смелее понюхал крошки. Пахли они чудесно! Да и голоден мышонок был в ту ночь как никогда.

Поел он с удовольствием и, почтительно раскланиваясь, поблагодарил короля низкими преуморительными реверансами.

– Пожалуйста, не убегай! Мне так одиноко! – прошептал король, надеясь быть понятым мышонком, видя, что тот пытается улизнуть.

– И тебе одиноко?! Тебе – королю, живущему в самом огромном в мире дворце?

– Чудовищно одиноко. Потому что дочери мои, едва выросли, разбежались по разным захолустным королевствам, с радостью приняв первые поступившие брачные предложения. Вот так осточертел им этот некогда великий дворец! Да и как не осточертеть?! Мое королевство так разрослось со времени правления моих предков, что стены моего дворца совпадают с границами моего государства. Жить без солнца, без света! Как я понимаю моих дочерей. Так же, как и всю молодежь моего государства. Ты, наверное, заметил, мышонок, что нигде не слышны голоса детей. Одно стариковское ворчание слышится вокруг!