— Это не повод…

— Послушайся, и ты не пожалеешь.

Я видела, как Лейла легла в траву, словно маленький барашек, пока я пряталась за стволом дерева, и мужчина накрыл ее наполовину обнаженным телом. Несколькими секундами спустя он поднялся и ушел, не требуя большего.

Лейла тоже поднялась, испуганная, как попавший в ловушку заяц, с застрявшими в волосах веточками.

Я подбежала к ней:

— Ну?

— Я не знаю. Что-то скользнуло между моими бедрами. Но я сразу же почувствовала теплую жидкость…

— Это преждевременное семяизвержение, девочка моя. Неудачно, но такова половина мужчин!

Я добавила, чтобы успокоить ее:

— Но он встал, это хороший знак! Это означает, что колдовство в тебе, а не в мужчинах, которые к тебе приближаются.

Она не казалась убежденной. Я добавила:

— Если только это не была твоя собственная жидкость…

— Почему? Женщины мочатся на мужчин?

Во имя Аллаха! Мне придется как можно быстрее объяснить этой простушке самые простые вещи о любви.

* * *

После первого приключения мы вернулись на дорогу. Это было хорошим предзнаменованием. Путешествие обещало быть интересным, и я должна была придумать средство, чтобы все запомнить. Эти мысли напомнили мне о детской привычке подсчитывать истории, которые случались у меня с мальчиками, будь то простой взгляд искоса или тайный поцелуй, и завязывать узлы на платке, который я прятала в глубине маминого сундука. Я скрывала от семьи сколько секретов, сколько добычи попадало в мое логово. После смерти мужа я изменила систему, отмечая появление каждого нового любовника иглой ежа, кладя ее в шкатулку с карандашами для бровей. Я смеялась в одиночестве, говоря себе: «Это милосерднее, чем отрезать им члены, чтобы украсить ими полки, этим диким животным наподобие Садека!»

И такие дикие животные, как мой покойный муж, существуют везде, к примеру, тот развратник, за которого выдали мою двоюродную сестру Арем, мать маленькой Бадры. Он не стеснялся обливать свою супругу спиртом, жечь ее, как дичь, потому что застал ее на пороге, когда она наблюдала за кавалькадой всадников. Это было десять лет назад. В тот день, когда я решила покинуть мою родную Берберию и в последний раз обняла мою внучатую племянницу Бадру.

— Через час мы увидим крышу вокзала Аин Хары.

— Слава Аллаху, — вздохнула Лейла.

— Не забудь, что для тех, кого мы встретим, ты моя дочь. Эта ложь облегчит наши поиски и избавит от чужого любопытства.

Она кивнула головой в знак согласия.

Я посмотрела назад: никого, ни пастуха, ни овечки. Я спросила:

— Ты когда-нибудь видела мужской орган?

— Никогда.

— Даже твоего мужа?

— Нет, я не решилась.

— Ты не разу не видела отца и мать в постели?

— Они не спали вместе.

И как вы появились на свет, твои сестры и ты?

— Божьей милостью.

— Ну и ну!

Я смеялась над таким невежеством! В моей деревне даже нам, затворницам, удавалось узнать об этом больше. Мои родители напрасно притворялись, что не трогали друг друга, вся фратрия[3]знала, что отец залезал на мать, по слишком громкому дрожанию деревянных планок. Так как мама имела привычку спать с младшими детьми, нам по очереди приходилось быть свидетелями любви, кроме моего брата-инвалида, который рос в неведении. Оказываясь в постели, мама шептала: «Ну, мужчина, твой котелок ждет тебя, и он кипит!» Хватало этой шаловливой фразы, невинного вызова, слов, заменяющих афродизиаки, чтобы отец ей овладел. Они оба наклонялись над ребенком, лежащим между ними, чтобы посмотреть, спит ли он. Лично я не моргала. Тогда папа ложился на маму. Она всегда была внизу, и вес мужчины, казалось, ее не стеснял. Я чувствовала, что простыня скользит, когда мама тащила ее рукой. Вообще-то, было трудно понять, что тащит простыню — рука, зубы или ноги, но, оставшись обнаженной, я начинала дрожать. Мои отец что-то бормотал, а я молчала. Только то, что она сжимала простыню, доказывало, что она жива.

Утром я смотрела, как она суетится во дворике, наблюдала за ее ловкими руками и неугомонным телом. Она напевала, выколачивая шерсть, а в глазах было отсутствующее выражение, возможно, из-за воспоминаний о вчерашнем. Мама злилась только тогда, когда отец играл и возвращался домой смертельно пьяным. Но она никогда не повышала голоса и только объявляла забастовку, ложась спать с детьми, чтобы отказать супругу в близости.

Мы, дети, никогда не говорили о ночных утехах родителей, зато делали открытия вместе с нашими двоюродными сестрами. Я сама умела великолепно подражать шепоту родителей и игре с простыней. Моя двоюродная сестра Арем хотела узнать больше и предлагала заплатить Хадже Мафуде, чтобы получить больше подробностей. Старуха, которую мы в ненастный вечер пригласили к себе, лишенная, казалось, и прошлого, и будущего, упоминала о «посохе», посещающем щели, разжигающем божий огонь, воюющем, как рыцарь! Мы требовали более точных описаний. «Вам нужно посмотреть на ослов!» — отвечала она. Тогда мы бежали на близлежащие фермы и в хлева с единственной целью — понаблюдать за ослами, конями и всеми животными, оснащенными подобными приспособлениями. В итоге мы пугались этой штуки, огромной, как опорный столб шатра, и обвиняли Хаджу Мафуду в том, что она лжет, потому что такая штуковина не может войти в женщину, не разорвав ее пополам.

Позже, во время праздников Аида, мы с Арем воспользовались визитом племянника, который жил в большом городе Брахиме. Его лицо было покрыто веснушками, большими, как вишни, и мы закрылись с ним в заброшенном хлебном амбаре. Я просила его показать птичку, и он охотно соглашался, если мы пообещаем погладить ее оперение. Мы поочередно подходили потрогать ее, с завистью и ужасом, и видели, как она надувается и набухает, как будто ее надувал дьявол! Потом мы бежали к взрослым, и наши сердца и влагалища дрожали.

Лейла выслушала мой рассказ о первых приключениях, внимательно, как ребенок. Но я хотела, чтобы она как можно быстрее пошла собственным путем, и не желала мешать ей собственными воспоминаниями.

* * *

Мимо нас прошел крестьянин с двумя мулами. Я оправила свое покрывало и подошла к нему. Попросила довезти нас до вокзала за мелкую монетку. Крестьянин согласился, помог нам залезть на мулов и пошел сзади.

Лейла очень быстро меня обогнала. Я смотрела, как она раскачивается и трется о спину мула, но сомневалась, что она что-то чувствует. Воспитанная без всякого намека на секс, тогда как все ее тело располагало к наслаждению, она не слышала разговоров ни об удовольствии, ни о сладострастии. Она не знала, какая часть ее тела могла расширяться под ласками, раздуваться под прикосновениями пальцев, распускаться, как почка, течь, как плод. Она не должна была знать и этого трепета, который охватывает живот, поднимается, позвонок за позвонком, заставляет сжиматься стенки, зажигает пожар, и рождает взрыв, который оставляет тело изумленным, клитор бьется, как сердце, а вагина поет от ярости!