Для ближайшего выпуска я написал статейку в пятнадцать строчек о ее работах. Заранее знаю, что ты скажешь, – это, мол, использование служебного положения в личных целях. Так вот, напоминаю тебе, что в области искусства любят всегда только в личных целях. Потому как произведения искусства, что в кино, что в графике, много чего переворачивают в душе. Свою статью я озаглавил так: «Женщина. Пляжи».

Мужчины, женщины, дети, которых застали в момент радости. Радости купания в море, самого факта бытия. Радости от ласкового касания ветра, от веселых криков окружающих. Радости быть вместе – в этом месте, где можно беззаботно валяться в песке. Фотограф Паз Агилера-и-Ластрес раскрывает нам суть пляжа, но она не пляжный фотограф, она – «нимфа побережья» Фредерика Лейтона[25], постмодернистская Актэ, перенесенная в эпоху повального отдыха; ее взгляд охватывает горизонт на 360 градусов, фиксируя все ритуальные действа, происходящие на береговом пространстве, вокруг шезлонгов, торговцев сладостями, полотенец, позолоченных солнцем. Вот ребенок, которого другой толкнул под руку, роняет шоколадное эскимо. Рука отца поднимается, чтобы дать тумака, рука матери – чтобы утешить. Вот пара подростков обменивается поцелуем, – им так давно хотелось узнать вкус чужих губ. Вот старик продает воздушные шарики в виде рыбок, блестят нарисованные чешуйки. По его усталой улыбке из-под выцветшей панамы видно, что он думает совсем о другом. Паз Агилера-и-Ластрес – Депардон пляжного отдыха, Уиджи прибрежного быта[26]. Ее пляжи – это одновременно пространства жизни и пространства времени. Времени, нацеленного на вечность, где это человечество в плавках с надеждой ищет на горизонте потерянный рай.

Мне очень хотелось добавить что-нибудь по поводу слишком яркого света ее композиций, пробуждавшего во мне глухое беспокойство, которое я никак не мог себе объяснить.

Антон выбрал в качестве иллюстрации один из ее снимков, где битком набитый пляж соседствовал с заводом. Две полосатые красно-белые трубы возносились в ослепительное небо, точно две ракеты. Картинка оплачиваемого отпуска… но и ее заливал тот же резкий, слепящий свет. Статья была опубликована.

Со дня вернисажа у меня постоянно гудела голова, а желудок отказывался принимать пищу, которую я в него пихал. Мне хотелось войти в эту фотографию, встретиться с ней в этом пейзаже. И пусть она мне объяснит, что творится у нее внутри, пусть обласкает меня взглядом, полным того же сопереживания, какое вкладывала в свои снимки. Я ругал себя за то, что не подошел к ней на вернисаже, подчинившись своим дурацким принципам, доводам своего зрелого возраста, а не социального положения. Ведь это было так просто – попросить кого-нибудь меня представить. Черт подери! Жизнь слишком коротка, чтобы позволить себе подобные колебания, а мне уже вот-вот стукнет сорок.

Я погрузился в черную меланхолию; мне казалось, что жизнь безнадежно разбита, что она разлетается во все стороны гаснущими искрами и что дальше будет еще хуже, если я больше не увижу Паз. Отменив все назначенные встречи, я торчал в интернете, разглядывал ее фото, выискивал посвященные ей статьи – мне хотелось покопаться в ее прошлом, о котором я ничего не знал. Но у нее не было сайта, не было страницы в Фейсбуке. Только сайт галереи выдавал о ней скупые сведения. Которыми я и без него уже располагал. Испанка, двадцать три года, уроженка Астурии, диплом парижской Школы изобразительных искусств, тематика работ – пляжи. Мне так и не удалось найти то фото, где она сидела обнаженной. Конечно, я мог расспросить Антона, но боялся, что он раскопает еще что-нибудь похуже. Нет, пусть она останется для меня девушкой с орхидеей, коллекционирующей баллончики пылеочистителя. В результате своих бессмысленных изысканий я стал большим знатоком Астурии, ее horreos, ее gaita[27], премии Принца Астурийского[28]и футбольного клуба «Спортинг» из портового Хихона. Я затерялся в пейзажах, которые она, несомненно, видела своими глазами. Да что там пейзажи – я терял время, терял самого себя.

Через три дня после выхода статьи я получил письмо.

Конверт был маленький и ничем не пах. Поистине, новый век утратил всякое представление о романтике.

Почерк небрежный и мало похожий на женский. Внутри листок с несколькими строчками.

Вы ничего не поняли в моей работе, но ваша статья написана красиво. Если вы и есть тот элегантный господин, который купил мою фотографию, я считаю нужным исправить ваше заблуждение, которое наносит серьезный ущерб моей профессиональной репутации.

Пас

И ниже – номер телефона.

Какая жесткость и какой класс! Я назначил ей встречу в своем любимом отеле «Лютеция»: для некоторых – место печальной памяти, так как во время войны в нем располагалось гестапо, а после войны – служба регистрации бывших узников нацистских концлагерей. Но я ценил его, во-первых, за то, что там смешивали лучший мохито в Париже, а во-вторых, там можно было встретить писателей – ту разновидность человечества, которая, очень надеюсь, не исчезнет, когда ты будешь читать эти строки, Эктор. Иначе наш мир заскучает еще сильнее…

В «Лютеции» у меня были свои друзья и свои привычки. Среди первых, например, тот, кого я прозвал Волком, – один из лучших французских писателей, орфический автор[29], который возвращал женщин из небытия, облекая память о них в мерцающую плоть слов. Хотел бы я обладать этим его талантом. И другой, этого я звал Лисом; он обожал бассейны и суфийские тексты[30], публиковал эссе, романы, стихи и вдобавок потчевал нас отличными ужинами. И тот и другой были моими друзьями, их отличали достоинство и аромат прекрасных мертвых вещей, тех, о которых скорбишь всю жизнь. Тех, что никогда не возвращаются. В этих людях было некое сходство с тропическими кораллами. Цивилизация потратила многие века на их создание, они были синтезом ее усилий, вернее сказать – фотосинтезом, но отличались хрупкостью коралла. При малейшей перемене в современной экономической ситуации, при любом ухудшении финансового климата они погибали. Ибо счастье, которое они дарили читателям своими красками, своей изысканной стилистикой, было малорентабельным.