Рукопожатие Джека было настолько крепким, что пальцам стало больно.

– И всегда помни, что мы с мамой любим тебя. Знаю, я много раз это говорил, но так оно и есть. Да, и не забудь, что завтра мы поедем проводить тебя в Госфорн.

Отец обнял его, похлопал по спине, и как раз в этот момент гостей позвали на фуршет. Жениха пригласили возглавлять застолье.

– С хозяюшкой! – выкрикнул кто-то.

Тим смотрел отцу вслед. Он любил его и Грейси. Или это просто привычка?

Внезапно он почувствовал, что ему сдавило грудь, а на голову будто обрушился холодный ливень. Да, именно в этом вопросе весь смысл: это только привычка? Ведь никто из этих людей не был по-настоящему его семьей. Ни Брайди, ни Джеймс. Ни Форбсы, ни Брамптоны, ни Уильямсы.

Он вытер пот со лба. В какой-то момент ему показалось, что он вот-вот упадет на землю ничком.

И уже совсем поздно, когда часть гостей разъехалась, а оставшиеся отправились посидеть в салоне отеля или в свои номера, к тентам подошел сэр Энтони.

– Можно вас на минутку, Тим?

Джеймс и Тим поднимали одну из секций настила, чтобы отнести ее в укрытие.

Джеймс ухмыльнулся.

– Почему нет, сэр? Старикашкам следует делать перерывы в работе.

Гарри Траверс взялся за другой край настила и замахнулся на Тима воображаемым прутом, когда тот зашел в тень под ветви кедра. Сэр Энтони достал из внутреннего кармана запечатанный толстый конверт.

– Насколько я знаю, вы завтра уезжаете к матери?

– Да, сэр. Но я удивлен, что вы об этом знаете.

Тим переводил взгляд со своего собеседника на конверт, стараясь разглядеть его в темноте.

– Ну, мы с Хейне поддерживаем контакт в связи с идеей устройства центра реабилитации в Альтоне[2]. Таким образом, я развиваю свою мысль «рукопожатия через море». Буду благодарен, если вы доставите этот пакет. Здесь предполагаемые планы устройства центра.

Не хотелось бы упускать такую возможность.

Послышался голос Рона:

– Эй, лодырь, иди сюда. Ты нам нужен.

Тим оглянулся. На губах сэра Энтони появилась улыбка.

– Идите, молодой человек. И молчок! Мир – странная, очень старая игра, и лучше будет, чтобы это осталось между нами. Не нужно, чтобы кто-нибудь вставлял нам палки в колеса, а некоторые в Германии не склонны «протягивать руку». Так, во всяком случае, говорит Хейне.

Тим сунул конверт в карман.

– Звучит как стоящий проект, сэр Энтони. Возможно, проект терапии с лошадьми, который придумала Брайди, можно было бы включить в план?

Сэр Энтони улыбнулся.

– А, раз уж вы об этом заговорили. Должен признаться, я нахожусь под сильным впечатлением от результатов, достигнутых юной Брайди. Произошло много всего хорошего.

В какой-то момент он, казалось, погрузился в собственные мысли и направился в сторону Холла. Потом остановился и обернулся.

– Благодарю вас, Тим. Помните, это должно остаться между нами.

Тим смотрел, как он дошел до дороги, посыпанной гравием, и услышал хруст его шагов. Рон снова позвал его:

– Хватит увиливать! Иди сюда, лентяй.

Возвращаясь к тентам, Тим услышал ржание Скакуна. Ведь ему уже не придется увидеть его снова, как и всех остальных. Если он решится переехать в Берлин, так и будет. Он замедлил шаги. Что же делать?

Его мысли прервал чей-то отдаленный смех. Полковник Поттер и герр Бауэр возвращались от дальней изгороди. Они были похожи на старых друзей. Он обрадовался. В конце концов, не только семья может быть поддержкой. Есть же друзья. Он вошел под навес и остановился. О чем он думает? Нет здесь у него никакой семьи. Он должен об этом помнить.

Гарри позвал его из-под навеса.

– Чем быстрее мы закончим, тем раньше сможем приложиться к пиву, Тим. Я распорядился насчет койки для тебя. Завтра в поезде проспишься.

Да, вот это действительно то, то надо: напиться так, чтобы вся эта круговерть в голове остановилась.

На следующее утро Джек и Грейс стояли на платформе вокзала Госфорна, ожидая Тима. Они приехали задолго до отправления поезда и понимали, что им придется ждать Тима, но дома, в Истоне, оба чувствовали себя слишком напряженно. Здесь, в маленьком торговом городке, в воздухе не чувствовался запах серы от куч угольного шлака, не гудели лебедки, не слышно было стука сапог шахтеров, идущих на работу. Как и всегда, возникало ощущение, что здесь совсем другой мир.

Джек расслабил плечи, разжал стиснутые челюсти. Его сын отбывает в Германию, чтобы остаться там с Милли и Хейне, политические взгляды которого Джек презирал. Сын вступил в Британский союз фашистов, политические взгляды которого он не признавал. Сын уезжает, чтобы увидеть свою мать, которую Джек… Так, хватит.

Воспоминания о вчерашних выкриках Брайди эхом повторялись у него в голове, и опять начали напрягаться плечи, сжиматься челюсти, но усилием воли он снова заставил себя расслабиться. Боль племянницы – это и боль Грейси, и его собственная, ее страхи были их страхами, ибо мысль о вероятности потерять его была невыносима.

Не в силах дольше стоять на месте, он начал ходить взад-вперед по перрону. Грейси шла рядом, держа его под руку. Они прошли мимо носильщика с тележкой, нагруженной деревянными ящиками. В ящиках ворковали почтовые голуби. Носильщик поставит ящики в поезд, а выгрузят их где-то в другом месте. Там их выпустят на свободу в точно назначенное время, и они должны будут вернуться обратно.

Его отец, бывало, с секундомером в руке стоял у голубятни в саду рядом с их домом, расположенным неподалеку от Истона, вблизи холма у Корявого дерева. Тяжко было раздавать голубей после похорон. Тим, Джеймс и Брайди, казалось, никогда не перестанут плакать. А потом то же самое было, когда их бабушка умерла. Хорошо, что родителей больше нет, потому что как бы тогда они приняли решение Тима? Возможно, сказали бы, что почтовые голуби всегда возвращаются, поэтому не надо волноваться.

Грейси сказала:

– Все эти годы он был с нами. Будет правильно и справедливо, если теперь он будет радовать свою маму и ее жениха.

Как Джек любил ее в этот момент! Больше, чем когда-либо в своей жизни, а это о многом говорило. Он остановился, повернулся к ней и крепко прижал к себе, положив подбородок ей на голову. Сегодня она была без шляпы – признак растерянности и страдания.

– Господи, Грейси, ты и мама заменили ему родную мать, а сейчас ты говоришь так мужественно и справедливо. Ну а я бы просто поехал туда и дал бы этой нацистской сволочи в глаз. Милли, может, и рада его увидеть, но парень – мой сын.