«Техничка», – механически определил я и тотчас о ней забыл.

В кабинете за письменным столом сидел худой, сморщенный, смуглый человек, цветом кожи напоминавший обгоревшего на солнце пирата-испанца из какого-то голливудского кинофильма.

– С приездом! – сказал он, подчеркнуто округляя слова с буквой «о», и стал боком выбираться из-за стола, как если бы освобождал занятое на время место. – Добрый день, Богдан Васильевич! – раскланялся он с Мартынчуком, затем по очереди подал сухую узкую ладонь Чукову и мне.

– Все готово, Ильенко? – не обращая внимания на освобожденное для него место, спросил Мартынчук. – В администрацию сообщили?

– Лично уведомлял. Но сегодня сессия райсовета, на ней докладчиком – председатель. Так что накладка вышла. Но первый заместитель на месте.

– Звоните заместителю, – свел густые брови к переносице областной и стал оглядывать кабинет, на глазах мрачнея и покрываясь красными пятнами.

«Не нравится ему здесь, – сообразил я, следуя за взыскующим взглядом Богдана Васильевича. – В самом деле, какое-то все убогое: стены обшарпаны, плафон под потолком треснул, выключатель болтается на шнурке. Впрочем, там, откуда я прибыл, здание не намного лучше. Чего хмурится зря? Ах да, не встретили, сессия!..»

Тут кто-то привалился ко мне животом, – и неслышно подобравшийся со спины Чуков мягкой лапкой помял мне локоть, затем взглядом указал на раздолбанный выключатель:

– Отремонтируй. И вообще, сделай-ка тут ремонт. Видишь, сердится, – незаметно кивнул в сторону Богдана Васильевича. – А ты возьми и сделай.

Я молча послал Чукова туда, где ему самое место быть, – и тут Ильенко положил на рычаг трубку телефона и сказал, что в администрации ждут нас.

– Подождут! – раздраженно отмахнулся Мартынчук и велел собрать в кабинете коллектив.

Лицо у него было красное, сердитое, и я невольно подумал: вот как его разобрало! Верно, гипертоник – иначе с чего бы ему краснеть? Но чувство собственного достоинства, особенно в общении с администрацией, надобно у него перенять.

Через несколько минут коллектив выстроился полукругом подле двери. «Знатный коллектив, – не удержался я от улыбки, – пять человек, не считая меня». Пока Мартынчук говорил то, что положено в таких случаях говорить, я каждого из них обвел взглядом и, признаться, был озадачен: как сработаюсь с людьми, у которых такие странные, постные, недовольные лица?

Помощник прокурора Леонид Юрьевич Саранчук, здоровенный, как лось, детина с нервными бегающими глазами, – судя по всему, взрывной и несдержанный, – был представлен первым. Глянув на меня свысока, он косо и дерзко ухмыльнулся каким-то своим, потаенным мыслям, точно всем своим видом хотел показать: не на того нарвался, дружок, я сам по себе!

Следователь Ильенко с редким именем-отчеством Мирон Миронович держался независимо, глядел цепко и все поджимал сухие губы, как человек себе на уме, разумеющий в жизни то, что другим недоступно. Был он желт, сух, кривоног и походил на богомола, а еще за версту несло от него крепким дешевым табаком.

Не показалась мне и секретарь-машинистка Надежда Григорьевна Гузь, смуглолицая, темноглазая, невзрачная женщина лет сорока с неправильными чертами лица, слегка скошенным на сторону ртом и темными усиками над верхней губой. Что-то в ней было жалкое, и глядела она как-то беспомощно, с глубоко запрятанной, вековечной обидой на жизнь. Но в моих нынешних обстоятельствах я менее всего настроен был утешать, нянчить, вникать в чьи бы то ни было проблемы и неудачи. Работать надо, как напутствовали меня в Генеральной прокуратуре, несмотря ни на какие препоны и обстоятельства.

И я с легким сердцем перевел глаза на остальных.

Водитель Виктор Ищук, деревенский парень с чубом, прикрывающим невысокий лоб, косил на один глаз, – поэтому ощущение, что перед тобой пройдоха и лгун, тотчас возникло у меня.

И наконец, техничка Люба – та, что полоскала тряпку во дворе у крана – тетка неопределенного возраста, жилистая, подвижная и на первый взгляд простецкая, но что-то в ее лисьем облике свидетельствовало об обратном. И точно, едва мы встретились взглядами, как бесцветно-голубые зрачки у нее загорелись, заблестели, а губы расползлись в ухмылке, открыв ряд коронок и мост из недорогого белого металла.

«Ну и публика! – невесело подумал я. – Ну и дела! Сработаюсь ли? Что получится у меня с ними всеми?»

Машина на ухабе спружинила, нас хорошенько тряхнуло, – и рука моя тотчас закапризничала, заныла.

«Как некогда, встарь – возвращаемся на щите, – тяжко вздохнул я, даже веки прикрыл – такое отчаяние нахлынуло, заполонило. – А Даша, что скажу Даше? Просила: не езди, побудь дома. Но в доме теперь никак: неуютно, пусто, точно нет уже для меня дома. А все так замечательно начиналось…»

Снова я задумался, вспоминая свой первый день в Приозерске.

С полчаса проволынив, обойдя все кабинеты, заглянув даже в каморку, где хранились ведра и швабры, и под конец позвонив в прокуратуру области – выспросить, не случилось ли чего непредвиденного за время его отсутствия, – Богдан Васильевич изволил ехать в администрацию. Чтобы не блуждать по кабинетам, пятым в машину усадили Ильенко, – и тот, прикрывая ладошкой рот, чтобы скрыть табачный запах (был выруган за насквозь прокуренный, с желтыми разводами по стенам и на потолке кабинет), подсказывал водителю путь:

– Направо… Теперь прямо…

Вновь проскочили перекресток и покатили к центру поселка. Но теперь вместо врезавшейся в память гоголевской лужи, гусей и строительных лесов впереди забелели стандартное здание районной администрации и площадь перед ним, перечерченная дорожками и укрытая сизым лежалым снегом.

– Вот тебе раз, Цибульский! – позабыв о запахе изо рта, воскликнул внезапно Ильенко и указал на неспешно идущего по тротуару мужичка в отороченном мехом картузе и в темной невзрачной куртке, напоминающей телогрейку. – Наш председатель. Сессия, наверное, окончилась. Живет здесь, неподалеку…

Машина взвизгнула тормозами. Сгорбленная, сухая, костлявая фигура Ильенко (не человек, а высушенный стручок перца, – невольно ухмыльнулся я) живо выгреблась из салона, перебежала на тротуар и там, прижав к бокам локти, что-то стала толковать мужичку в картузе. Тот нехотя вникал, глядя под ноги, затем тряхнул головой и направился в нашу сторону.

– Цезарь Сигизмундович, – представился, по очереди подавая жесткую шершавую руку и при пожатии впиваясь глазами-буравчиками в каждого, как будто пробовал на прочность: ну-ка, кто из вас выдержит мой взгляд?

Зацепившись взглядом на мне, удерживая мою ладонь дольше, чем того требовалось при знакомстве, он поглядел уже иначе, властно и испытующе, как глядит на чужака волкодав, готовый к прыжку: кто кого? «Э, брат! Мы не в собачьи бои играем, – я с деланым простодушием изобразил, что поддался, и увел глаза. – Ты себе собачься, а я с тобой по закону, по закону…»