– Дядя Костя, ну про эту историю уже все газеты рассказали…

– Вот и ты допутешествуешься по России. Будешь где-нибудь в канаве… горлом улыбаться.

– Константин Валентинович, вы неисправимый… оптимист.

– Это я тебе к тому говорю. Завтра в город по делам поедешь, назад в рабочий посёлок попутками не возвращайся. Дождись автобуса. Здесь тайга. Не найдут даже с вертолётами.

На следующий день Лара предстала перед дядей с ободранными коленками, без единой пуговицы на блузке, раньше положенного времени.

– Ну, рассказывай.

– А что рассказывать. Закончила все дела в два. Автобус только в семь. Обед, всё закрыто. Идти некуда. Неужели ЦЕЛЫХ ПЯТЬ ЧАСОВ торчать. Иду на трассу. Ловлю попутку. Но в этой части света легковушки не ездят. Только «ивеки» и «магирусы». Останавливаю «магирус». Сажусь. Осматриваюсь в поисках монтировки или тяжёлого, чтоб в случае чего сразу по голове. Знакомимся. Объясняю, куда ехать. Едем. Разговоры. Вдруг посередине трассы он сворачивает на лесную дорогу и в тайгу. Я ему – куда едешь? А он молчит. Я ему – тормози. А он по газам. Ну я открыла дверь и прыгнула. А у меня сумки. Ободрала коленки, и пуговицы у блузки все отлетели. Иду. По дороге. А он отъехал, развернулся – и на меня. Прёт. На «магирусе»! Я стою. Как вкопанная. Дави, думаю, гад, я перед тобой польку-бабочку плясать не буду. Смотрю. Глаза в глаза. Я стою, а он прёт со всей дури… Остановился в двух сантиметрах от моего носа. Выскакивает. Белый как мел: «Ларочка, я пошутил, Ларочка, я пошутил». А самого трясёт. Остаток дороги ехали молча. Правда, выскулил у меня «свидание».

– Когда? Где?

– Завтра в десять утра. На въезде в рабочий посёлок. Если совсем дурак, то приедет.

На следующий день было воскресенье и можно было спать до двенадцати. Как только Лара проснулась и вышла из своей комнаты, Константин Валентинович сообщил:

– Приезжал твой… жених.

– Он мне не жених. И что?

– Ну, шесть месяцев в больнице обеспечено…

Эх, хорошо иметь такого дядю.

Зона. Как зловеще-пугающе. Хотя Лара и выросла рядом с зоной, и изучила характер и поведение зэков, особенно зэков-вольников, но это было далёкое и чужое, а теперь это оказалось своё, родное.

«Шанхай»… Какое сладкое слово! Какое жёсткое, обвитое колючей проволокой слово, отгороженное от мира куском бетона. Тоска, тоска, тоска российской глубинки: электрички, размытые просёлочные дороги, лес, грязь. Унылые вышки, забор, солдаты, собаки, а за этим всем – ОН! Нет! Это невыносимо. Это слишком. Он не может быть ТАМ. Это не для него!

Начальник зоны встретил её как родную:

– А-а, здравствуйте, здравствуйте. Наслышан о вас. Ну а мы тут вот отдыхаем: госзаказы отменили, зэки остались без работы, лежат целыми днями на крыше, ЗАГОРАЮТ! А у меня зад в мыле.

Завидую им чёрной завистью!.. Эй, там, соедините меня с дежурным. Тут девушка приехала… угощает всех дорогими сигарами… Ну, в общем, вы поняли… Ну да… Кого-кого – Морозова! И чтоб номер там… почище был… На сколько? А на сколько ты можешь? Ну давай десять суток. Да, и проследи, чтоб там ребят… не особо беспокоили. Всё-таки у них… медовый месяц.

Тусклая комнатка, сиротливо теснящиеся родственники зэков, маленькое окошечко (дадут свидание? А вдруг – не дадут?!), убогий туалет, и ни одного стула.

Её ведут по длинному серому коридору.

Хряззззь… – открываются первые решётки.

Ллллязззг… – за её спиной.

Хряззззь… – открываются вторые решётки.

Ллляззззг… – закрываются.

Хряззззь… Ллляззззг… Хряззззь… Ллляззззг… Она вздрагивает от каждого звука…

Заводят в ослепительно-светлую комнату, там – ОН!

И, уже обессилевшая от всего пережитого ужаса, страха, нервов, она бросается в его объятия.

– Тебя шмонали? – был первый вопрос.

– Что?

– Тебя обшманывали?

– Нет.

– А-а, а то я их предупредил… чтобы не прикасались…

И всё. Больше нет слов, они задыхаются в объятиях и поцелуях; они устали, истомились разлукой, ожиданием, молодостью… Они захлёбываются нежностью, они хотят освободиться от этого разрывающего, леденящего ужаса, творящегося вокруг.

– Эй, эй, голубки, – слышится за спиной, – пойдёмте, мы вам там номер приготовили… люкс.

Они пошли.

Номер был действительно не хуже гостиничного: с телевизором, торшерами, драпировками, мягкой мебелью и… двуспальной кроватью. «Хм, не думала, что на зоне может быть так… уютно», – сказала сама себе Лара, но тут её подхватили его сильные руки, его рот впился в её губы, голова закружилась… И вот они уже стояли под тёплыми струями душа, а их тела трепетали в исступлённо-безумном танце любви…

Потом был кофе и деликатесы, а они говорили. Говорили и говорили, им так много нужно было рассказать друг другу!

– Знаешь, что нужно сделать, чтобы жена не разговаривала слишком много?

– Что? – спросила она.

– Закрыть ей рот поцелуем.

И он целовал, целовал долго, нежно и страстно. От его поцелуев кружилась голова, и тело становилось послушным в его руках. Он, как опытный музыкант, настраивающий скрипку, осторожно прикасался к струнам её души. Он медленно изучал своими мягкими губами и пальцами каждый сантиметр её тела. И ей не оставалось ничего иного, как подчиниться этим ласковым пальцам. О этот неиссякаемый поток нежности. Их тела переплетались в единое целое, и он играл на ней свою симфонию любви.

– Может, сходим в гости?

– А что, тут ходят в гости?

– Подожди, у нас ещё парти будет по случаю твоего приезда…

Вечером была самая настоящая парти: с музыкой, телевизором, все пили кофе с ликёром, курили сигары, шутили, смеялись, травили анекдоты, рассказывали о своих подвигах, играли в карты и поздравляли молодожёнов. Атмосфера была лёгкая, и совсем не хотелось думать, что это зона. Разумеется, веселились не все, а только те, кто попал в «комнату для гостей».

Вернувшись, они обнаружили прибранную комнату, салфетки и полотенца поменялись на свежие.

– Кто это? – спросила Лара, оглядываясь вокруг.

– А-а, «проткнутые», они всегда здесь прибирают.

– Проткнутые?!

– Ну да, некоторые любят «баловаться» мужиками, но меня не прикалывает, у меня есть ЖЕНЩИНА. Если хочешь, собери всё, что тебе нужно постирать, погладить, почистить, – они очень хорошо делают.