Судья вздохнул и совершенно внезапно улыбнулся. Едва заметно, уголком рта — но улыбнулся, и именно ей, Альке.

— По желанию приора Святого Надзора, фье Алайна Ритц, вы приговорены к рабству сроком на пять лет. Подойдите ближе, я должен одеть на вас Знак Повиновения.

Ее подтолкнули в спину, и Алька механически сделала несколько шагов вперед. Судья Брисс поднялся, обошел стол, и она наконец увидела в его руке тонкий ремешок из грубой кожи.

— Волосы приподними, — сухо сказал он.

Алька кое-как собрала их и завела вперед, в наручниках по-другому не получалось.

— Ты его снять не сможешь, — спокойно пояснил судья, — но пять лет — невелик срок. Благодарите Пастыря, фье Ритц. И ниата приора тоже.

— Я не понимаю, — сипло шепнула она, — что… дальше будет?

Судья не успел ответить, за него ответил приор.

— Отсечение кистей рук заменяется рабством сроком на пять лет.

Холодея от ужаса, Алька взглянула в его сторону, случайно поймала взгляд и поторопилась опустить голову. Смотрел на нее приор так, как будто, не будь здесь судьи, уже давно бы свернул шею.

— У кого… рабство? — язык едва ворочался, а кровь словно ледяной водицей заменили.

— У меня, — коротко ответил приор и снова отвернулся.

Алька растерянно посмотрела на судью, но тот лишь пожал плечами. Мол, что я тут поделаю. Это же приор Святого Надзора.

* * *

Она и сама не знала, как хватило сил прошагать вслед за приором до выхода из здания тюрьмы. Перед глазами маячила широкая спина, взгляд Альки против ее воли цеплялся за белый шрам, похожий на жуткую многоножку, и ей все время казалось, что приор сейчас обернется и ударит ее — так, что лететь через весь коридор. Но он не обернулся и не ударил. Не говоря ни слова, растворил дверь и вышел наружу. Алька, ежась и ощупывая кожаный ремешок на шее, засеменила следом, невольно замерла на высоком крыльце, рассматривая черный закрытый экипаж Святого Надзора.

Приор дернул плечом, сбежал по ступеням и нырнул в его темное нутро. Уже оттуда прозвучал едкий оклик:

— Тебе специальное приглашение нужно? Садись и поехали.

Злить его явно не стоило, и Алька, потирая свободные наконец запястья, юркнула внутрь и уселась в угол кожаного дивана. Приор постучал по стенке экипажа, и они поехали.

Воцарилось тяжелое молчание. Алька сжалась в комок, с тоской глядя на плотно задернутые занавески. Все еще не верилось, что все так изменилось, что ее руки останутся при ней, но… теперь ближайшие пять лет она будет принадлежать приору. Зачем она ему? Почему изменил решение?

И вдруг словно болезненная судорога пошла по телу.

— Тиберик, — вскрикнула она, — ох, Тиберик… Пожалуйста, умоляю вас, давайте заедем… Он же совсем маленький, он пропадет один.

Молчание. Лицо приора словно закаменело, и он как будто ее и не слышал, смотрел куда-то сквозь.

— Ниат… Вы благородный человек, пожалуйста, не отказывайте.

И, понимая, что еще немного — и они окажутся слишком далеко от Горчичного проулка, чтобы возвращаться, Алька скатилась с дивана на пол и бухнулась перед застывшим, словно изваяние, приором на колени.

Он, словно проснувшись, смерил ее тяжелым взглядом. В потемках глаза казались совершенно черными и злыми.

— Перестань. Не раздражай меня. И без того тошно.

— Вам же… ничего не стоит заехать… — промямлила Алька, окончательно теряясь.

С головокружительной скоростью она погружалась в вертящуюся воронку беспросветного отчаяния. Нет, он ни за что не согласится. Не послушает… Но что тогда остается?

— Ниат Эльдор, — прошептала она, ловя его взгляд, — умоляю…

Он молча пожал плечами и вздохнул, как будто Алька была не более чем надоедливой зверушкой. А она, вконец осознав, что от этого бесчувственного бревна не дождешься и толики сострадания, юркой змейкой извернулась, дернула ручку двери экипажа и на полном ходу вывалилась на дорогу. Подняться и рвануть в нужном направлении было сущей ерундой, Алька вскочила, озираясь, увидела проем между соседними домами и припустила туда.

— Стой, дура, — неслось из-за спины, но она не слушала.

Она доберется до Тиберика, чего бы это не стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала…

Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И как-то Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не было власти над телом, ее желания — отдельно, а руки-ноги — кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура.

— Ошейник, — невозмутимо пояснил приор, — ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.

— Так почему же… сразу не сказали, — мяукнула Алька. Получилось жалко, как у голодного котенка.

— Я не обязан отчитываться, — нахмурился приор, — тем более перед собственной, хм, рабыней.

Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру. Двуликая, двуликая. Если бы могла… срезала бы щеку к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.

Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:

— Тогда… позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.

Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.

— Пожалуйста, — шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.

— Хорошо, пойдем. — внезапно буркнул приор Эльдор, — только быстро. Здесь совсем недалеко.

И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.

Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно что собачонка за хозяином.

"Ну а что, и ошейник имеется", — она потрогала кожаный обруч.

Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.

— Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? — оглянулась на замершего приора.

Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.

— К чему мне лгать?

— О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, — быстро прошептала она, делая шаг внутрь.

Схватила вазочку с окна, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.