в глазах киевлян. И в 1113 году, когда умер Святополк, никого иного на великом столе, кроме Владимира Всеволодовича, градские люди Киева видеть не захотели. Сразу после похорон Святополка в городе вспыхнул бунт против княжеского администратора и ростовщиков-иудеев: прокатилась волна грабежей и погромов. Киевские бояре и прочая знать, опасаясь усиления мятежа, призвали Владимира без промедления занять киевский стол. Но князь, ждавший этого момента 20 лет… отказался!

Историки и писатели приписывали этому поступку Мономаха разные мотивации – политические, психологические, морально-этические. Возможно, всё это отчасти имело место. Но есть еще одна точка зрения, еще одна сторона вопроса: христианская историософия. Христоцентричная философия истории говорит о том, что власть, принятая правителем из рук и по воле мятущейся черни, бунтующего демоса, – совсем не то, что власть, взятая по воле Божьей, как обязанность перед Богом и народом. Владимир Мономах прекрасно знал цену волеизъявлению мятежной толпы. В 1068 году такая же беснующаяся толпа изгнала из Киева своего князя Изяслава, его дядю. А в 1093-м тот же возбужденный черный люд возмущался претензиями на Киев самого Мономаха. Теперь, под нажимом всё той же черни его срочно звали в стольный град. Но Владимир Всеволодович вновь, в который раз, повел себя безупречно и как правитель, и как христианин.

Лишь когда киевляне во главе с митрополитом взмолились к Мономаху, уже не просто призывая на вакантный стол, а ради Бога прося помощи против насилия в городе, взывая к княжьей ответственности перед Высшим Судией за народ и за землю, – тогда Владимир Всеволодович уже не медлил. Усмирить мятеж, пресечь разлившееся зло, водворить мир и спокойствие в людях – долг для правителя-христианина почти религиозный, священный.

Шестидесятилетнего князя киевляне встретили «с великой честью», «и все люди были рады, и мятеж утих». А чтобы впредь не повторялся подобный бунт, свое великое княжение Мономах начал с «социальной реформы» – ограничил ростовщичество, смягчил некоторые законы.

Почти идеальный князь, принявший власть по праву и по правде.

Двенадцать лет великого княжения Владимира Мономаха стали лебединой песней единой Киевской Руси. Младших, «подколенных» князей и оппозиционных бояр Владимир Всеволодович держал крепкой рукой, не давая разгораться «распрям и которам» в борьбе за столы. После смерти Мономаха его сыновья Мстислав и Ярополк еще сдерживали дробление огромного государства на удельные княжества, но с их уходом процесс стал необратим.

Впрочем, все то, что позволило затем летописцу назвать Мономаха «добрым страдальцем за Русскую землю», великим тружеником и неутомимым делателем, было в основном совершено князем до восхождения на киевский стол.

Как государственный деятель он выстраивал отношения между русскими князьями на заповедях христианского смирения, прощения, братской любви и послушания Божьей воле. Именно на этой христианской основе стало возможно, пусть кратковременное, политическое и духовное единение князей Руси, уже начинавших в конце XI столетия «разбредаться» по своим уделам и жить не «в любви между собой», по завету Ярослава Мудрого, а в ненависти и дележке наследства.

Как полководцу, «стражу земли русской», единение страны необходимо было князю для исполнения другого дела всей его жизни – обороны Руси от кочевников. До 1113 года совместно со Святополком и другими князьями Мономах совершил несколько больших наступательных походов в половецкую степь, прославивших его имя не только на Руси, но и в иных землях. Книжник последующих времен писал о князе, что тот «пил золотым шеломом Дон», погубил «поганых» и «приемши землю их всю и загнавши окаянные агаряны» за «железные врата» Кавказа. Другой книжник, воздыхавший в XIII веке о погибели Руси от татаро-монголов, вспоминал славные времена Владимира Мономаха, «которым половцы детей своих пугали в колыбели. А литва из болот на свет не показывалась. А венгры укрепляли каменные города свои железными воротами, чтобы их великий Владимир не покорил, а немцы радовались, что далеко они – за Синим морем. Буртасы, черемисы, водь и мордва бортничали на великого князя Владимира. А Кир Мануил Цареградский страшился, потому и великие дары послал к нему, чтобы великий князь Владимир Царьград у него не отнял» (последнее утверждение – предтеча «Мономаховой легенды» XVI столетия).

В тесном союзе с военно-политическими трудами Владимира Мономаха совершалось и его религиозно-просветительское служение. По словам историка А. Ю. Карпова, «мы слишком привыкли отделять политику от морали. В средневековом же обществе эти категории, напротив, были практически неотличимы. В понимании князя Владимира Всеволодовича… важнейшей основой политического устройства общества должен был стать “страх Божий” – чувство ответственности князей не только друг перед другом (только что завершившаяся война показала, сколь мало значило для них даже крестное целование), но и перед Богом, перед которым каждому из живущих на земле предстоит держать ответ на Страшном суде». Из этого понимания естественно вытекало и храмостроительство, на которое так щедр Мономах (в числе построенного им – главные соборные церкви Смоленска, Ростова, Суздаля), и забота о летописании, и поддержка монашества, особенно Киево-Печерского монастыря, и личная литературная деятельность, и покровительство христианскому культу святых князей Бориса и Глеба, без вины убитых их братом Святополком Окаянным за сто лет до того в борьбе за власть. Вот это нравственное измерение трудов Мономаха и стяжало ему славу князя, «просветившего Русскую землю, подобно солнцу, лучи испускающему», по выражению летописца.

Через год после вокняжения на великом столе Владимира Всеволодовича в Печерской обители под Киевом упокоился монах Нестор – «земли Русской летописатель», как называет его церковное песнопение. Умер, незадолго перед тем поставив точку в своей прославившейся на века «Повести временных лет». Несомненно, эти две фигуры – князя Мономаха, «иже просвети русскую землю», и другого просветителя, книжника Нестора, – ключевые для русской истории той эпохи. Они стоят наравне друг с другом – великий князь и смиренный инок, оба – созидатели Руси в ее государственном и духовном обличье, стоявшие у самых глубинных корней именно Святой Руси.

То же песнопение преподобному Нестору восхваляет его среди прочего такими словами: «Провозвестника славы отеческой обрела в тебе, досточудный Нестор, страна Русская, познавшего минувшие судьбы ее и письменам предавшего для научения, наставления и назидания грядущих родов, чтобы и они узрели промышление Божье о народе славянском и воспели своему Благому Промыслителю: Алилуйя». О том же «научении» пекся и князь Владимир, оставивший потомкам свое «Поучение» и краткий «летописец» собственных трудов. А после смерти Нестора, как считается, велевший продолжить летописание игумену своего родового Выдубицкого монастыря.

Летописная «Повесть временных лет» содержит лишь единственную прямую характеристику князя Мономаха. Но эта характеристика стоит всех иных похвал вместе взятых: «Владимир был полон любви». Ведь любовь – главная заповедь Бога человеку. И исполнивший ее благословен во веки.

Ну а царские регалии «от Мономаха» – это красивая легенда, пусть и основанная, возможно, на реальных событиях русско-византийской войны 1116 года и последующем бракосочетании внучки Мономаха с сыном императора. И всё же еще современник Владимира Всеволодовича митрополит-грек Никифор писал о царственном происхождении князя, которого «Бог… из утробы освятил и помазал, смесив от царской и княжеской крови…» Династия же московских царей вышла не из какой иной ветви обширного рода Рюриковичей, а именно из Мономашичей – из дома Даниловичей. Первый князь московский Даниил Александрович приходился Владимиру Мономаху прапраправнуком.

И, думается, нет ничего случайного в том, что в правящем клане Рюриковичей возобладала именно эта ветвь. В роду Мономашичей-Даниловичей немало было князей, не отличавшихся особым благочестием. Но, видимо, за благонравие и молитвы родоначальника, князя Владимира Всеволодовича, силой смирявшего себя в своей вражде с братьями, «братолюбца и нищелюбца», который «бедного смерда и убогую вдовицу не давал в обиду сильным», а «приходивших к нему кормил и поил, как мать детей своих», – возлюбил Господь этот род. Равно как за благонравие и молитвы родоначальника московских князей и царей, святого преподобного князя Даниила. Дано было благословение роду Мономаха, чья царственность истощилась лишь спустя полтысячелетия со смертью святого царя Федора Иоанновича. Да и последний государь до династии Романовых – царь Василий Шуйский – тоже принадлежал роду Мономашичей, только другой его ветви.

СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ И РУССКИЙ ЭТНОГЕНЕЗ

К катастрофическому 1237 году Древняя Русь стремительно деградировала в политическом отношении. На землях единого еще век назад государства существовало несколько десятков независимых княжеств, которые продолжали мельчать, впадая