С кухни доносились голоса: «Тамар, уроки сделай на кухне, Рите сегодня, наверное, хочется одной побыть». – «Да ладно! Она литр воды выпила, сейчас в туалет захочет, потом есть. И вообще она не любит одна быть, всегда в компанию лезет!»

«А вот и не пойду, – рассердилась Рита. Хотя и в туалет, и есть действительно хотелось. – Вот как Тамар всегда знает, что мне хочется есть или пить? Или в компанию? И вовсе не потому что я «не люблю» быть одна! Я люблю. Но мне страшно одной, я боюсь!»

Сумерки были похожи на гречку-размазню: сплошь мутные, неровно-коричневые пятна, не поймешь, то ли рюкзак в углу, то ли притаился кто-то. Рита уткнулась в подушку, чтобы ничего больше не слышать и не чувствовать – только этот родной запах – и так задремала.

Полина, заглянув тихонько в детскую, уложила Риту поудобнее, накрыла легким покрывалом и долго стояла в раздумьях. Бедная девочка, как же с ней быть? Избаловала ее Лена донельзя. Как приучить Риту к тому, что она – не пуп земли? Замечания делать? Жалко. Ох, как жалко! Ей ведь и так трудно. Здесь все чужое… Полина принюхалась: надо же, девочка тут, наверное, целый флакон материнских духов вылила. Чтобы хоть что-то было как раньше.

Наутро она осторожно сказала Рите, что надо бы сходить в их квартиру, собрать вещи.

– Я одна пойду! – угрюмо заявила девочка.

Не было ее долго. Полина каждые десять минут подходила к соседской двери, но оттуда не доносилось ни звука. Ни плача, ни шороха – ничего. Понятно, что вещи Рита не собирает. Вспоминает, наверное, переживает. Но не до вечера же ей там сидеть?

Полина осторожно вошла в соседскую квартиру. Тишина. Женщина сдернула простыню с зеркала в прихожей и тихонько заглянула в комнату. Рита сидела на ковре по-турецки, уперев локти в колени, уткнув подбородок в сжатые кулачки. Она глядела в пол и тихонько покачивалась. Рядом валялись ножницы и какие-то розовые «ватные» клочья. И еще что-то мелкое, поблескивающее, как разбитый будильник или телефон. Что-то блестело из-под стола. Полина пригляделась и вздрогнула – на нее смотрел глаз.

Круглый, сверкающий, темный, с белым ободком, очень страшный. Ферби! – догадалась Полина, взглянув еще раз на розовые «ватные» ошметки. Она стремительно опустилась на колени, обняла Риту, прижала к себе:

– Девочка моя! Зачем? Ты же так хотела эту игрушку?

Рита разжала кулачки, вцепилась в Полинины плечи – сильно, как когтями – и зарыдала:

– Она… маму… она убила маму!

– Что ты, что ты, маленькая! Это же просто игрушка.

– Нет! Она злая! Она… у нас все хорошо было… а потом… потом сразу…

Полина почувствовала, что и сама сейчас расплачется. Риту было жаль до боли. Вот, уже слезы покатились – не остановишь. Только не рыдать! Слезы – ладно, пусть катятся, их не видно. Она прижала девочку покрепче и начала раскачиваться вместе с ней – баюкала, успокаивала, оберегала.

Взглянув мимоходом в кухонное окно, Полина увидела у подъезда Риту. Раньше девочки ходили в школу и назад только вместе, но у Тамар, учившейся на класс старше, уроки обычно заканчивались позже, и в последнее время Рита все чаще и чаще не дожидалась, уходила домой одна.

Но сейчас девочка была не одна, рядом с ней стояла странная, неприятного вида женщина. Небрежная и даже, кажется, не очень чистая одежда бесформенным балахоном висит на крупном рыхлом теле. Волосы торчат как попало, корни сантиметра на четыре пегие – лень закрашивать седину? Одутловатое отечное лицо – Полина профессионально подумала, что у женщины не в порядке почки, да и у нарколога ей, скорее всего, не помешало бы полечиться. Женщина что-то говорила, хватая Риту за руку, а девочка морщилась, дергала плечом и отступала назад. Помотала головой, как будто не соглашаясь с чем-то, что-то резкое, судя по выражению лица, сказала, даже ногой топнула! Развернулась и скрылась в подъезде. Незнакомка пожала плечами, махнула рукой и, тяжело переваливаясь на каждом шаге, поплелась в сторону дороги.

Хлопнула входная дверь – Рита зашла в квартиру. Полина вышла в прихожую:

– Риточка, кто это был?

– Никто! – буркнула та.

– Что, совершенно незнакомая женщина? – удивленно спросила Полина. – Зачем она с тобой заговорила? Рита, тебе не три года, а тринадцать, ты уже большая, ты понимаешь, что нужно быть осторожнее? Нельзя вот так запросто идти на контакт с кем попало. Это может быть опасно. Что эта женщина хотела?

– Да ничего.

– Но вы довольно долго разговаривали.

Полина испугалась, что Рита сейчас огрызнется – мол, нечего за каждым моим шагом следить, не маленькая уже! – но странная женщина, похоже, сильно ее расстроила, так что скандалить девочка и не подумала.

– Тетка это. Ну, моя тетка. Мамина сестра.

– Погоди. Но у… – Полина осеклась. – У вас же никаких родных не было.

– Да мама никогда с ней не встречалась. Я ее видела один раз в жизни, в аэропорту, когда мы сюда прилетели. Только она теперь еще толще стала. Как свинья. И воняет так же.

– Свиньи не воняют, – автоматически уточнила Полина. – Но зачем она вдруг пришла?

– Узнала откуда-то, что мама… что мамы нет. И заявилась.

– Так ведь три года уже прошло! Что ей понадобилось вдруг?

– Она только сейчас откуда-то узнала. Решила поживиться. Не осталось ли, говорит, каких-нибудь вещей от мамы, я же не чужой человек, я тоже право имею. Ну я и… в общем, объяснила ей, куда она может идти со своими правами. Да не переживай, – Рита усмехнулась совсем по-взрослому. – Тетка больше не придет, я ее хорошо послала. А мне наплевать на нее. На-пле-вать! – крикнула она и закрылась в ванной.

Плачет, поняла Полина и долго еще стояла у окна, думая про страшную Ритину тетку, а больше – про саму Риту. Девочка окружила себя непробиваемой скорлупой – не подходите, мне никто не нужен! – в какой же это детской игре надо кричать «я в домике»? Вот Рита и выстроила для себя «домик», в который не то что зайти – заглянуть невозможно. Закрыт наглухо. Но ведь Рита знала, что у нее есть тетя – и, даже не заикнувшись о ее существовании, осталась у Полины. Значит, бесконечные попытки достучаться, пробиться, сломать это ледяное отчуждение – не безнадежны?

Полина вспомнила, как, почти отчаявшись протянуть между собой и Ритой хоть самую тоненькую ниточку, ходила к психологу, вспомнила психологические наставления – только любовь, только забота – и усмехнулась. Уж чем-чем, а любовью и заботой Риту не обделяли. Полина и жалела ее, и страшно боялась показаться «злой мачехой». Девочка, конечно, это чувствовала – и пользовалась напропалую. Ведь это так просто – заявить: «Вы из меня Золушку хотите сделать!» И можно не ходить в магазин, не мыть посуду, не убираться – даже за собой. Тем более что она младшая, значит, с нее можно так строго не спрашивать. Да к тому же – сиротка.

Сиротка! Полине вспомнилось, как Тамар однажды бросила в сердцах: «Да ты не ей, ты мне мачехой становишься! Может, мне в интернат уйти, чтобы не мешать?» Потом, правда, сама же и утешала плачущую Полину: «Ну не надо, мамочка, я знаю, что ты меня любишь! И я тебя очень люблю, просто обидно: Ритка видит, что ты боишься ей лишнее слово сказать, и пользуется этим вовсю, а ты ведешься, как… как первоклашка какая-то!»