Администраторша с высокой прической владела не только африканскими губами, но и завидной нервной системой. Старухина провокация не произвела на нее ровным счетом ни малейшего впечатления. На вопрос про «силикон» она не ответила, с металлом в голосе повторила:

— На какое время?

— На три, — решила не рисковать Лебеда.

— Первичная консультация?

— Да.

— Восемьсот рублей.

— Кому?

— Мне. — Администраторша приняла деньги и выдала ей чек. — Ожидайте!

И она стала ожидать. Уселась напротив молоденьких и разглядывала их напрямик. Бабкино любопытство молодежь не смущало, парень то и дело целовал девчонку в губы, а она капризно отворачивалась, смазывая этим движением помаду с мокрых губ, так что одна щека ее была исчиркана следами парфюмерии.

Их скоро позвали.

— Они тоже к Утякину?

— У нас много врачей, — не поворачивая головы, оповестила администраторша.

— Агату Кристи читаете?

— Нет… Книга называется «Мать и дитя».

— Бабушкой стали? — решила навести дипломатию Ангелина.

— Свои, — ответила злая незлобно.

— Такие маленькие?

— Близнецы, по два годика. Мальчики.

Она хоть и отвечала сухо, но при этом в ее глазах блеснуло самым летним солнцем.

— Поздравляю…

Здесь тренькнул телефон, и злая тетка, она же молодая мать, велела проходить.

Кабинет был крошечным, половину пространства занимал письменный стол, за которым трудился Утякин. Она видела его немного сутулую спину и длинные белые пальцы, неспешно набирающие что-то на компьютерной клавиатуре.

Неожиданно он резко крутанулся на стуле и посмотрел на нее, впрочем, безо всякого любопытства. Предложил садиться, и опять Лебеду поразил его бесцветный голос, в котором было сокрыто столько неведомой тайны, что от ее содержания приходит нечеловеческая усталость.

Начали с простого. С ФИО и года рождения.

— Двадцать третьего года, — ответила она.

Доктор поглядел на нее внимательно. Лебеда не отводила взгляда, отмечая, что и глаза у д.м.н. бесцветные, похожие на промокашку в детской тетради, — то ли серая она была, то ли грязно-белая…

— Три ордена Славы?

Не верил.

Рассказала, что ордена такие ввели, вспомнив солдатские «Георгии».

— А кем вы воевали?

— Снайпером.

— За это ордена?

— И за это тоже.

Лебеда отвечала и опять наблюдала за ним, за полным отсутствием его интереса к ней и к тому, что она добросовестно рассказывает.

Он повернулся к компьютеру.

— Значит, вам полных восемьдесят два года?

— Да.

Утякин постучал почти мраморными пальцами по клавиатуре и спросил ее о хронических болезнях.

Она пожала плечами и призналась, что регулярно побаливает правое плечо. Поприпоминала…

— Еще сердце стучит от кофе.

— Давление повышенное?

— Нормальное.

— Следите?

— Я — нет. Перед соревнованиями меряют.

— И сколько?

— Сто двадцать на восемьдесят.

Утякин взял ее за руку, нащупывая пульс. Пальцы пронизывали запястье холодом, отыскав сердечный трепет уверенно.

— Всегда пульс семьдесят?

— Тоже не проверяю…

— Когда наступила менопауза? Она задумалась.

— После пятидесяти пяти или до? — помог он Ангелине.

— Так не наступала она…

Вероятно, он решил, что посетительница не поняла смысла вопроса. Уточнил:

— Месячные когда прекратились?

Она что-то прикидывала, загибая пальцы, а потом сказала совершенно для него неожиданное.

— Четыре дня назад.

— Интересно…

Утякин откатился от компьютера и поглядел на Ангелину странно. То ли старуха заливает про все, то ли она натуральная!

— Регулярно месячные приходят?

— Не жалуюсь.

— Давно у гинеколога не были?

— Лет двадцать пять, — призналась Лебеда.

— Сколько детей родили?

— Не дал Господь… Вот ваша, с силиконом, двойню родила… А ведь ей под пятьдесят…

Утякин продолжал смотреть на пациентку, профессионально подмечая насыщенный цвет глаз — редкость в таком возрасте, не скособоченные плечи, крепкие… Нуда, она же говорила, что из арбалета стреляет!.. Руки совсем не старые…

Что-то дрогнуло в нем…

— Обследование согласны пройти? — неожиданно спросил.

Ангелина могла поклясться, что в этот момент из души Утякина сверкнуло, вылетев из бесцветных глаз брызгами раскаленного металла. Такое случается, когда из ничего происходит предчувствие чего-то наиважнейшего.

Он действительно испытал волнующее предчувствие. Оно обещало ему, что перед ним сейчас сидит то, та, тот… Неважно!.. Главное — это он искал последние двадцать лет своей научной жизни.

Конечно, за свою долгую практику он повидал пациенток-старух с нормальным менструальным циклом, способных зачать, но сие было единственным их отличием от других пенсионерок, хотя и значительным. Бабушки даже жаловались на месячные, что им стыдно в таком возрасте проистекать, когда уже внуки повырастали. Опять же, плохое самочувствие, нервный расход, дабы не забеременеть от старика, и самое главное — траты на гигиенические средства. «Сами знаете, какая пенсия»! Просили, чтобы помог избавиться от тяготы вневременной!..

Тех старух отличало от сидящей перед ним кавалерши орденов Славы покорное следование к логическому концу жизни. Все, что выходило за рамки естественного старения, рождало в них тоскливо-депрессивное состояние, мешающее наслаждаться размеренному следованию в небытие… Сейчас же перед Утякиным сидела хоть и старая годами женщина, но все в ее организме трепетало от желания жить, причем не довольствоваться тем, что здоровая телом и духом она в свои восемьдесят два, а желала бабка невозможного — пустить процесс умирания вспять!

Конечно, Утякин боялся ошибиться. Такое уже случалось с ним, когда он промучился с одним бывшим членом Политбюро, искусно играющим в любовь к жизни. Тогда еще было невозможно сделать тонкие анализы на гормональный статус, чтобы подтвердить медицински подлинность стариковского оптимизма, а потому старому политическому интригану пару лет удавалось водить доверчивого, тогда еще просто научного сотрудника за нос. Все свои наработки Утякин ухнул в почти мертвый организм, но коммунист даже не воспользовался возвращенной потенцией по назначению, употребив высвободившийся тестостерон для придумывания государственного переворота…