— А хорошо, что стрельцов нет.

— Кому как. Для Егудиила-то — да, — вздохнул Прошка. А вот Свиристелу — не очень.

— Да кто же его в драку-то заставлял лезть?

— А разве без этого проживешь?

— А ты не пробовал?

Прошка с ожесточением плюнул.

— Пробовал, пробовал. Еще раньше, чем девок и водку. Больше не хочу.

— Да почему же?

— Потому что дураков полно. Доброе отношение только после доброй трепки понимают.

— И я?

— Нет. Ты — другое дело, — неохотно признал Прошка. — Редкость какая-то. Померанский гусь в муромском курятнике.

— Не такая уж и редкость, — усмехнулся Обенаус. — Кто Свиристела спасать предложил?

Прошка покачал головой.

— Э, тут дело другое. Должок у меня перед ним. Свиристел однажды помог мне крепко. Денег дал в нужное время.

— Без трепки дал?

— Ну, без трепки и даже без процентов. Только вот и Стоеросов тоже ведь редкость. Не жадный он. За что и любят его в народе.

— Ага, — сказал барон. — Еще одна редкость?

— Ну, еще. Однако самая большая редкость — это ты, твоя милость. Слушай, не ходил бы ты к проконшессу, а? Нехорошее замышляет. Бубудускам верить никак нельзя.

— Да я и не верю, — сказал Обенаус. — Не дурак же.

* * *

Нет, в отношении тишайшего проконшесса барон нисколько не обманывался.

Было время составить представление о святом отце, — вот уже несколько лет они непрерывно интриговали друг против друга, борясь за влияние на Господин Великий Муром. При этом бубудуск имел больше золота, а Обенаус располагал качественными померанскими товарами, включая знаменитые пушки из города Денхорна. Барон умел лучше рассчитывать, проконшесс — соблазнять; Обенаус делал ставку на здравый смысл, а Гийо — на инстинкты.

Результатом незаметной войны чаще всего была боевая ничья, поскольку муромцы старались извлечь выгоду именно из соперничества двух держав, считая это самой мудрой политикой и потому не давали победить ни одной из них. Только такая политика не была секретом и для послов. Иногда они объединялись, выступали совместно, и тогда добивались от Тихона крупных уступок.

Тем не менее Обенаус ничуть не сомневался в том, что проконшесс при первой же возможности с удовольствием устроит ему Ускоренное Упокоение. Конечно же, не своими руками, и конечно же, очень будет после этого скорбеть. И предстоявший визит вполне мог привести к самой примитивной ловушке. Люди великого сострадария всегда склонны к прямолинейным действиям. Там, где есть сила, нужда в какой-то изобретательности отсутствует. Что же касается морали, то от приглашения проконшесса ордена Сострадариев разило чем угодно, только не моралью.

При этой мысли померанский аристократ непроизвольно сморщил нос. Известно, что устав ордена запрещает пользоваться парфюмами. Считалось, что ароматы усиливают мирские соблазны, и с этим в общем можно соглашаться. Но за что заодно с парфюмами в немилость бубудусков впало обыкновенное мыло? Уже одно это рождало недоверие. Барон был убежден, что доверять физически нечистоплотным людям нельзя. Хотя бы потому, что неряшливость — следствие нехватки воли, а безвольные способны держать слово только до первого испытания.

* * *

Нет, Обенаус не заблуждался.

Зная все, что он знал и о Покаяне, и о ее посланнике лично, в обычных условиях осторожный посол курфюрста ни за что бы не отправился в гости к своему визави, да еще в такой неподходящий день, когда весь Муром пьянствует, отпевает да обливается.

Сложность, однако, заключалась как раз в том, что обстоятельства сложились необычные. Даже необычайные. Рисковать Обенауса заставляло политическое положение родного курфюршества, над которым нависло слишком уж много угроз.

Совсем недавно в узком горном ущелье на южной границе Поммерн не без потерь, но все же остановил нашествие из Схайссов. С ящерами удалось подписать хрупкое перемирие, которое могло продлиться максимум до следующего лета. На востоке, в вечно неспокойном Магрибе, закончилась очередная междоусобица и опять же к следующему лету драчливый эмир со скуки мог затеять набег на пограничные федеральные земли. Но главной и самой реальной оставалась угроза со стороны Пресветлой Покаяны, отношения с которой медленно, но неотвратимо ухудшались уже много лет. В итоге над Поммерном нависали опасности сразу с трех сторон. Для добросовестного дипломата в таких условиях пренебрегать малейшим шансом отодвинуть хотя бы одну из них немыслимо. Вот почему вечером все того же водообильного дня Ивана Купало, как только на Колдыбели пробило восемь, Альфред фон Обенаус, Чрезвычайный и Полномочный посол Поммерна в Муроме, подошел к глухому забору, окружавшему резиденцию Чрезвычайного и Полномочного посла Пресветлой Покаяны.

* * *

Его ждали.

Калитка отворилась на первый стук.

— Вы один? — спросил привратник вместо приветствия.

Это был угрюмый верзила в рясе, но с военной выправкой.

— Нет, — рассмеялся Обенаус. — Меня сопровождают две дюжины гвардейцев.

Привратник вытаращил глаза.

— Где? Не вижу.

— И я не вижу.

— Все шутите, господин барон.

— А вы не любите шуток, любезный?

— Зубоскальство не к лицу служителю Просветления.

— А что к лицу?

— Ну… смирение там, покорность.

— И все?

— Все, кажется.

— Как насчет любови к ближнему?

Привратник почесался.

— Ах, ну да. И это самое тоже. Любовь, стало быть. К ближайшему. Это вы правильно напомнили, — сказал верзила и вдруг протянул обе руки:

— Вашу шпагу, господин барон.

Обенаус оторопел.

— Шпагу? Это еще зачем?

— Да у нас так принято.

— Помилуйте! Шпага есть привилегия посла. Даже к посаднику Тихону я являюсь при шпаге. Иначе нельзя, дорогой мой. Если посла лишают шпаги, это зн?чит, что его берут в плен. И тогда могут возникнуть некоторые неприятности.

— Какие еще неприятности?

— Некоторые, — усмехнулся померанец.

— Навроде чего?

— Да вроде военных действий между государствами.

— Военные действия, — задумчиво повторил привратник.

— Вот-вот.

— Если забрать у вас шпагу?

— Именно. А как вас зовут, любезнейший?

— Обрат Сибодема, ваша милость.

— Вы твердо решили начать войну между Поммерном и Пресветлой Покаяной, обрат Сибодема?

— М… м… Я? Как это? Пока не собирался.