– Держи ее ровно, – сказал он без тени иронии. – Следи за происходящим в кадре. Не пытайся навести увеличение и не води камеру за людьми – у зрителей от этого голова разболится. Делай длинные планы. И пусть кто-нибудь поедет с тобой – ты тоже должна быть в кадре, иначе фильма не получится.

Я взяла камеру, держа ее осторожно, как раненую птичку. Я купила маленькую непрофессиональную модель, чтобы не вызывать вопросов в стране, где съемка в целях дальнейшего распространения до сих пор подразумевала необходимость получения кучи пропусков и разрешений, каждое из которых сопровождалось взятками и недельным ожиданием. Мой фильм должен был каким-то образом получиться таким великолепным, что недостатков в техническом качестве никто бы и не заметил. Одна мысль об этом казалась такой идиотской, что не хотелось делать ничего, кроме как забраться под промокшие от пота простыни и погрузиться в очередной сон о родном доме.

«Буду делать один шаг за раз», – решила я. И тем не менее все казалось слишком сложным.

Деликатный кулачок тихо постучал в мою дверь. Я торопливо оделась. Вошел Там, которому было явно неловко видеть меня в непривычно домашней обстановке моей комнаты. Раньше он всегда ждал меня в холле. Видимо, что-то случилось.

Он присел на краешек стула в дальнем углу комнаты, сжимая и разжимая ладони.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – с несчастным видом произнес он. – Всю ночь не спал и думал, как это преподнести. – У него были гладкие ладони без мозолей, но загрубевшие костяшки пальцев от тяжелой работы в прошлом. Он замялся, а потом выпалил: – Я не смогу поехать с тобой на велосипеде. Мы с семьей скоро должны переехать в Америку, по программе «Организованное переселение». Документы готовы, и мы ждем только одного – билетов. Я должен остаться в Сайгоне и ждать, пока меня вызовут. Ты могла бы выезжать по утрам и возвращаться вечером… на мотоцикле.

Он замолк.

Мое сердце упало. Я рассчитывала на что-то большее, чем однодневные экскурсии. Я деликатно намекнула, что, может быть, есть и другие объяснения. Возможно, его жена сомневается – отпускать ли мужа с какой-то иностранкой? Или дело в том, что Таму сорок шесть – вполне справедливо, уже не тот возраст, чтобы путешествовать на подержанном велосипеде. Или мое первоначальное предложение гонорара и оплаты расходов оказалось маловато?

Он негодующе покачал головой:

– У меня нет официальной аккредитации гида. Однажды меня уже арестовали за то, что я сопровождал иностранца в сельской местности.

Еще один арест на нынешней стадии иммиграционного процесса мог иметь катастрофические последствия. Достаточно одного звонка местного начальника полиции в нужный департамент, и Там потеряет свое место в списке одним росчерком пера.

– Но я дал слово тебе помочь, – поспешно добавил он. – Просто я не знаю других проводников, которым бы доверял так же, как себе.

И тем не менее он пообещал, что постарается найти мне официального гида, который смог бы раздобыть необходимые бумаги. Человека постарше, семейного и честного. Вероятно, разрешение удастся оформить в течение нескольких недель.

Там быстро ушел. И я вслед за ним, с сумбурными от уныния мыслями, чтобы бесцельно слоняться по загазованным улицам моего негостеприимного нового дома. Удастся ли мне когда-нибудь вырваться из цепких клешней этого города и побродить по пышным зеленым просторам моих снов? Ноги несли меня через мосты, наводненные воловьими повозками, велорикшами, женщинами, бредущими под двойным грузом бамбуковых корзин, водруженных на одно плечо, как весы богини правосудия. Вдоль берега реки, под длинными тонкими сваями лачуги плавал мусор. Чей-то ребенок взглянул на меня и помахал из надежного укрытия отцовских рук.

Я побрела вдоль берега, пока не наткнулась на указатель «Сайгонский рынок экзотических зверей». За табличкой виднелись унылое приземистое складское помещение и клетки, кишащие воробьишками и змеями, зелеными, как свежезасеянный рис. Вход в здание с низкой крышей зиял, как раскрытая пасть, мрачно и неприветливо.

Стены из рифленого железа вибрировали от криков птиц и зверей, радостного щебета дроздов и отчаянного мяуканья новорожденного детеныша, брошенного в клетку к полувзрослой виверре[3]. Бок о бок с бутылками, хранившими свернувшихся кольцом змей, утопленных в виски, с присосок свисали сушеные медвежьи желчные пузыри. Стеклянные витрины демонстрировали летучих драконов, окоченевших и похожих на фанерных воздушных змеев, и мешочки с частями тел животных: зубами, костями, кусочками кожи, ушей и внутренностей, суливших излечение от любых болезней – от артрита до импотенции. Одну стену украшала пятнистая шкура леопарда; его рот был выкрашен в огненно-красный цвет, глаза казались огромными и свирепыми.

Я попыталась заткнуть уши, чтобы не слышать какофонии визгов и стонов, воркотни и кудахтанья, и пробежала мимо птиц, поющих на все лады в удушающей жаре. Дикобраз скреб иголками о прутья клетки, но один звук все же заставил меня замереть – это был пронзительный, пробирающий до костей орлиный крик. Я присела на корточки у клетки. Меня сверлили немигающие желтые глаза хохлатого орла-змееяда. Перья на его хвосте давно выпали от постоянного контакта с проволочным полом, крылья были порваны и обтрепаны. Он снова закричал – этот свист был столь пронзителен, что готова поклясться, его было слышно на другом конце Сайгона. Я попятилась: смотреть на это было невыносимо.

В углу, возле клетки с коброй, за столом сидели четверо мужчин в деловых костюмах и начищенных черных ботинках, сжимая в пальцах маленькие стаканчики. Владелец лавки держал в руках сосуд, медленно наполнявшийся кровью, текущей из длинного, похожего на шланг тела обезглавленной змеи. Перемешав кровь с рисовым виски, он разлил смесь по стаканам. Гости осушили их и зачмокали губами.

Мое внимание привлекли взволнованные крики в дальнем углу помещения. Черная птичка с блестящим оперением неуверенно присела на жердочку под карнизом, всего в нескольких дюймах от свободы. Бывший хозяин пытался поймать ее веревочным кольцом, приделанным к концу длинного шеста и колыхавшимся около ее головы. Птица помедлила долю секунды, ослепленная непривычным полуденным светом. Это ее и сгубило. Тощий мальчик-подросток взобрался по стене, словно ящерица, протянул руку и ухватил птицу за хвост, пока она не успела взлететь. Зрители захлопали в ладоши. Мальчик спустился. Птицу затолкали обратно в клетку размером не больше чайника для заварки.

Услышав мяуканье, я обернулась и увидела крошечного детеныша леопарда: мягкий комочек пуха не больше софтбольного мяча. На его спине катался детеныш макаки, шаловливо дергая леопарда за уши. Я видела, как обезьянка слезла и обняла котенка ручонками-прутиками – жест, выражавший общую потребность новорожденных в ласке. Рядом на корточках сидела женщина, втирая смолистую черную пасту в грязную лапу исхудалой дворняги.

– Сколько? – спросила я, указывая на детеныша леопарда и ужасаясь собственному любопытству.