— Посмотри, — сказал он Лиин. — Отряхни песок и посмотри.

Она отдернула руку. Вся кожа ее сверкала мелкими золотыми песчинками. Как будто песок, что изо дня в день лился в фонтане, был золотым.

— Не может быть! — Лиин засмеялась. — Как ты это сделал?

— Ничто не проходит бесследно. Просто мы не всегда замечаем оставшиеся следы. Вот взгляни! — Он извлек из-под одежды медальон и показал «эльфийскую скорлупку» Лиин.

— Какая красота! — воскликнула девушка, тут же позабыв о песке времени и ускользающих минутах.

— Божественная красота. Ведь это работа самого могущественного Галлеана, бога эльфов и мужа Солониэль.

— Могущественный Галлеан!.. Но он мертв, его убил Вотан, — радость в голосе Лиин разом погасла. — Любое могущество ничтожно перед смертью. А смерть — это вечный плен… — Лиин помрачнела и стряхнула песок с ладоней, который тут же утратил свой золотой блеск. — Ты знаешь, как погиб Галлеан?

— Его убил гномий бог, пытаясь получить земли эльфов и завладеть прекрасной Солониэль. А чтобы Галлеан никогда не воскрес, Вотан обратился огромным волком, вырвал сердце соперника и зашвырнул на солнце. Несчастная Солониэль бросилась за сердцем, летящим по небу светлой кометой, и успела схватить его. Только жар солнца сжег ее тело, и она превратилась в ужасный скелет, лишенный плоти. Не умерла, но сделалась ужасной безмясой богиней.

— Где она теперь? — спросила Лиин, печалясь, будто Дарган был Галлеаном, а она — прекрасной богиней жизни Солониэль, в честь которой эльфы назвали море у восточных берегов своих пределов.

— Никто не знает. Скорее всего, бродит в эльфийских лесах и оплакивает своего мужа.

— Ты думаешь, это правда, то, что мне сейчас рассказал?

— Не знаю. Но уже очень давно никто не видел ни Солониэль, ни Галлеана. А стоит мне поднести медальон к уху и прислушаться, как начинает казаться, что я слышу далекий женский плач. Вот, послушай. — Он протянул медальон Лиин, не снимая цепочки с шеи.

Та склонила голову, прижала к уху. И в самом деле, услышала далекий плач.

— Может, это стон заключенного в медальоне духа?

— Нет внутри никого. Медальон пуст. Но… я когда-нибудь наполню его, обещаю.

— Как именно? Песком? Золотом? Водой?

— Этот талисман называют «Свет души». Я наполню его своей душой. То есть помещу туда свою душу.

— Хочу напомнить тебе: тогда ты умрешь.

— Именно. Мы все умрем рано или поздно.

— Я не умру! Я буду всегда! — упрямо воскликнула Лиин. — Я никуда никогда не уйду. Мне будет скучно среди бесплотных предков. Скучно и тесно в склепе.

— Хорошо, ты станешь алкмаарским эльфом. Но мне придется умереть, у меня нет твоей веры. Так вот, в момент смерти… надеюсь, это случится не скоро. Но ты… обещай, что ты уловишь мой последний вздох и поместишь в медальон мою душу.

— Дарган, опомнись! Ты превратишься в узника медальона! — Она возмутилась, даже топнула ножкой, мысль о неволе приводила ее в ярость.

— Что с того?

— Наши дети уже не смогут беседовать с твоей душой, звать тебя на пиры и праздники, вкушать пищу, когда твой дух присутствует за столом.

— Да, не смогут, — кивнул Дарган. — Но это меня не печалит. К тому же вряд ли сыновья и внуки будут так сильно по этому поводу печалиться: предки бывают такие зануды. Зато я дам силу талисману, мой артефакт превзойдет артефакт дома Таг и, возможно, многие другие. Кто знает, быть может, мои сыновья станут сильнее сыновей короля-жреца Ашгана. Тогда наши потомки встанут во главе могущественного дома. Увидеть возвышение и торжество своих потомков — разве этого мало?

— Вечное рабство в обмен на власть?

— Это не рабство, — покачал головой Дарган. — Это великое служение. И бессмертие. У тебя одна мечта о бессмертии — у меня другая. Ты будешь носить мою душу на своей груди — разве это не счастье?!

— То были детские фантазии — я-то не стану бессмертной! — отреклась от своих вымыслов Лиин. — Но ты останешься навеки прикованным к медальону.

— Это меня не пугает.

— Однако никто из твоих предков не захотел такой чести! — воскликнула Лиин.

Дарган поразился: его невеста слово в слово повторила фразу Ашгана.

— Дай мне слово, что ты исполнишь то, о чем я тебя прошу. — Он взял ее за руку.

— Я — мотылек, порхаю по своей воле, кто может мне приказывать и укорять? — девушка отступила.

— Я тебя не неволю. Лишь себя обрекаю на неволю. Один вдох и один выдох — вот и все, о чем я прошу.

— Столь немногое! Что ж, не пожалей потом, что сделался рабом эльфийской безделки, когда дороги назад не будет, — если раньше голос Лиин звучал как весенний ручей, то теперь в нем послышался звон металла. Синева ее глаз, казалось, изливалась из глазниц подобно магическому сиянию и заполняла все вокруг своим холодным мерцающим светом. — Разве тебе ведомо будущее? Разве ты знаешь, кто будет владеть медальоном, чью десницу ты наполнишь своей силой, — это уже не будет от тебя зависеть. Любое рабство ужасно, Дарган! А ты отдаешь в рабство даже не свое тело, а свою душу. Причем отдаешь навсегда.

— В рабство нашим потомкам. Я не хочу, чтобы наш род и дальше питался крохами чужой магии. Что толку знать сотни заклинаний, если у нас нет артефакта? Наши потомки достойны великой силы! Ты, Лиин, достойна… Так обещай мне…

Она долго молчала. Шурша, перетекал песок в песчаном фонтане.

— Не пожалей о своей решимости, Дарган… — наконец прошептала она.

Ее согласие больше походило на отказ. Но он не стал настаивать и требовать твердого «да» и, тем более — клятвы. В конечном счете, даже духам предков неведомо, сколько лет пройдет, прежде чем подойдет очередь последнего вздоха. Тогда — быть может — старший сын или, напротив, младший исполнит его просьбу, освободив Лиин от обязанности, которая была ей не по сердцу.

Не скоро — совсем не скоро, полагал Дарган, наступит время для подобного шага.

Как он ошибался!

— Быс-стро иди… с-с-пеши… — шипит в мозгу мерзкий голос.

Куда спешить, зачем — не разобрать.

Под ногами шуршит палая листва. Армия Мортис идет, и цветущая земля вокруг умирает.

Давно уже остались позади Северная пустыня, разоренные пограничные крепости и сожженные башни имперцев. По-прежнему синели на востоке гряды гор Фальген Хейм. Несколько раз появлялись отряды разведчиков-эльфов. Однажды ночью они перестреляли часовых и утащили с собой нескольких мертвяков. Видимо, решили поглядеть, что за дрянь такая объявилась по соседству с их землями. С тех пор количество часовых удвоили. А мертвяки… Кто их считает в армии Мортис?!

Чем дальше на север двигалась армия, тем чаще встречались тучные нивы и зеленые дубравы, сады и виноградники. Но все это зеленело и цвело лишь до тех пор, пока нога нежити не ступала на землю. Тогда все умирало и никло, зеленый цвет сменялся серым, засыхали деревья, облетали листья. Из черной земли оставались торчать только серые стволы с корявыми голыми ветвями — издалека казалось, что они заламывают руки, взывая к Всевышнему, который оставил эти земли.