Когда она обратилась ко мне, у нее были все без исключениясимптомы депрессии – она была подавлена, не испытывала чувств радости иудовольствия (она даже перестала ощущать вкус еды), похудела более чем надесять килограммов, страдала бессонницей, выглядела заторможенной, рассеянной,замкнутой. Она не сразу рассказала мне о той своей «странности», которой мыпосвятили предыдущий абзац. Мы просто начали лечение ее депрессии с помощьюпсихотерапевтических и фармакологических средств. На одном из сеансов я спросилее о том, как она реагирует на фотографии своего сына, она расплакалась ирассказала о том, что пытается жить так, словно бы он не умер.

Она боялась, что ее сочтут за сумасшедшую, поскольку ееповедение действительно выглядело по меньшей мере странным. Однако лично я этойее странности ничуть не удивился. Мы уже говорили с вами о том, что наш мозгвсегда стремится к сохранению прежних, проверенных им форм поведения. Болеетого, человека, не нарушающего установленные стереотипы поведения, он щедронаграждает приятными, позитивными эмоциями. Заложником именно этогопсихического механизма и оказалась моя пациентка. Все действия, которые онасовершала, были для нее привычными, составляли основу ее прежнего поведения,где сын был тем центром, вокруг которого на протяжении многих лет строилась еежизнь.

Теперь же, когда этого центра не стало, вся жизнь этойженщины, все то, что она делала, чем занималась и чем занимала себя, оказалосьненужным, бессмысленным. По сути, ее нынешнее существование превратилось в теньее прошлой жизни. Если бы она смогла осознать и принять понесенную потерю, то,несмотря на тяжесть и боль, несмотря на необходимость отказаться от прежнего,прошедшего, ставшего прошлым, она могла бы строить свою жизнь заново. Но,оказавшись заложником своих стереотипов, своих привычек, связанных с прошлойжизнью, она не могла выйти из возникшего заколдованного круга. И потому мысправлялись с ее депрессией не как обычно. Нам, прежде всего, предстоялоосознать происшедшее, принять случившееся посредством отказа от тех привычныхдействий, которые она совершала так, словно бы ее сын был жив.

В результате этой работы она, в каком-то смысле, вторичнопотеряла своего ребенка, но так казалось только поначалу. Потом стало вполнепонятно, что она избавилась лишь от фантома прошлого, а это высвободило ее длябудущей жизни. Разумеется, сначала у нее не было сил строить ее, ведь онасильно «поиздержалась» и от случившегося, и от развившейся у нее следомдепрессии. Но жизнь такая штука – она дает идущему дорогу, а на этой дорогевстречается то, что она дает сверх дороги, в виде своеобразного бонуса. И вотпрошло уже без малого пять лет. Конечно, то, что было ею потеряно (а это нетолько ее сын, но и тогдашние ее представления о своем будущем), уже никогда невернуть. Однако правильный настрой позволил ей наладить свою личную жизнь – онаповторно вышла замуж, нянчит внучатых племянников и старается не заглядывать вбудущее, понимая, что счастье – это только сейчас.

Человек – единственное животное, которое стыдится этого.

Жюлъен де Фалкенар

«Свободным от страданий еще никто не рождался», – писалФердинанд Шиллер. Горе и страдание – это первые эмоциональные реакции, скоторых и начинается каждая человеческая жизнь. Примерно до года горе истрадание – несомненные лидеры

в спектре эмоциональных переживаний маленького человека.Другие эмоциональные реакции в это время уже заявляют о себе, однако годовалыйребенок только учится их «исполнять». Главное, в чем нуждается грудной ребенок,– так это в сообщении о том, что у него возникли те или иные проблемы.Поскольку возможностей решить их самостоятельно у него пока нет, онограничивается одной лишь сигнализацией.

Но постепенно, по ряду причин горе, печаль и страданиеоказываются все менее и менее значимыми. От второго к третьему году жизни напервый план выходят другие негативные эмоции, возникающие в случае нарушенияпривычных стереотипов поведения, – это прежде всего страх и гнев (агрессия).Действительно, горе все-таки весьма пассивно и не может рассматриваться какинструмент решения проблемных ситуаций. Страх и гнев, напротив, куда болееактивны и действенны: страх мобилизует, а нападение, то есть агрессивность, какизвестно, лучшая защита.

Впрочем, подобная рокировка – с горя на страх и агрессию –палка о двух концах. Дело в том, что обе эти новые в жизни ребенкаэмоциональные реакции, с одной стороны, крайне тяжелы, а потому их нельзяпереживать длительно. С другой стороны, они крайне затратны, поскольку вызываютсерьезные энергетические сдвиги, приводят к перенапряжению органов и системорганизма. Все это станет очевидно, если вспомнить теорию стресса Ганса Селье –первооткрывателя стресса. Эндокринное и иммунное истощение, нарушение в работевегетативной нервной системы – все это последствия, которые испытывает организмживотного в борьбе с разрушительным стрессом. Результат такого перенапряженияможет оказаться фатальным, а организм, понятное дело, ищет способы справиться свозникшей пикантной ситуацией, при которой естественные защитные механизмыоказываются «способами убийства».

Какие же пути он находит? Ответ на этот вопрос далинтересный эксперимент, который проделал Мартин Селигман над собаками (какоеэто имеет отношение к человеческому поведению, мы скажем чуть ниже). Однагруппа собак в этом эксперименте получала крайне неприятные разрядыэлектрического тока, другая, впрочем, получала точно такие же разряды. Всяразница между двумя указанными группами животных заключалась лишь в том, чтособаки из первой группы, что бы они ни делали, не могли избежать своей участи,тогда как собаки из второй группы, напротив, могли избавиться от этойэкзекуции, если они вовремя перепрыгивали через специальный барьер. Врезультате эксперимента поведение животных в этих группах стало прямопротивоположным: первые стали реагировать на удары током пассивно, вторые,напротив, выглядели тревожными и напряженными.

Мартин Селигман сделал следующие выводы: животные, которыене могли избежать травмы, постепенно научались тому, что не существует способаизбавить себя от боли. То есть они заключали, что с бедой ничего нельзяподелать: будешь ли ты что-нибудь предпринимать или же не будешь – страданиевсе равно тебя настигнет. Эти животные заручались пассивностью и беспомощностью(так в научный обиход вошло понятие «выученной беспомощности»). Они переставалисопротивляться и свыкались со своим стрессом, в результате их организм меньшенапрягался и в общем они чувствовали себя гораздо лучше тех собак, которыенадеялись на спасение. Именно таков механизм депрессии: если погиб близкий тебечеловек – ты уже ничего не можешь поделать, контроль над событиями тебе непринадлежит, ты беспомощен.

Поначалу собаки из обеих групп действительно испытывалиодинаково сильные эмоции страха и гнева в ответ на удары электрическим током.Но постепенно одни, не имея никакой возможности влиять на события, обучалисьбеспомощности, а другие, у которых сохранялась возможность избавиться отстрадания, – нет. В результате первые стали, как это ни парадоксально, болеетерпимы к наносимым ударам, нежели вторые. Вторые в течение всего временипроведения эксперимента продолжали находиться в борьбе, и силы их истощались.Если бы Селигман в какой-то момент не приостановил свое исследование, тоживотные из второй группы погибли бы. Тогда как животные из первой группы,выучившиеся беспомощности и отказавшиеся от борьбы, напротив, могли быпереносить страдание, что называется, до седых волос.