На охране британских морей стоял Королевский флот, самый большой в мире, тем не менее он более не соответствовал стандарту «двойного превосходства сил», хотя у него доставало силы принять вызов и нанести удар по флотилиям двух соседних государств. Но зачем Германии, обладавшей самой сильной в Европе сухопутной армией, понадобилось доказать свой паритет, по меньшей мере, бросить вызов морскому господству Британии? Немецкий флот мог лишь равняться на Британию в попытке достичь мирового господства на море. И в конце 1880-х Германия приступила к строительству собственного флота, в течение последующих двадцати лет она строила все больше кораблей, особенно броненосцев и линкоров с крупнокалиберными орудиями. Именно эта открыто антибританская программа совершила переворот в прогерманском до той поры обществе, отныне немцев стали называть «Гансами». Черчилль предпочитал французский вариант: боши. Когда Черчилль возглавил министерство, его «германская» политика заключалась в поддержании 60%-го превосходства в количестве современных военных кораблей. Этот принцип был нарушен в 1912-м, когда Германия приняла Закон о флоте, вдвое увеличивший квоты производства кораблей. Черчилль ответил скоростными кораблями класса «Королева Елизавета», самыми большими в мире, водоизмещением 27 500 тонн, работавшими на жидком топливе и вооруженными восемью пятнадцатидюймовыми орудиями. Разочарованный Ллойд Джордж утверждал, что Черчилль утратил всякий интерес к проведению социальных реформ и «сейчас не может говорить ни о чем, кроме кипятильников».

Черчилля также обеспокоило намерение Германии построить большое количество подводных лодок. Зачем? Ответ очевиден: Британия владела самым большим в мире торговым флотом, большую часть импорта составляло продовольствие. Немецкие субмарины становились потенциальным оружием, способным победить Британию, уморив ее голодом. Черчилль возненавидел подводные лодки, в конце жизни он признался, что именно подводных лодок он боялся более всего на свете. Единственным решением проблемы было строительство большого количества скоростных, маневренных эсминцев, способных поразить глубоководную цель. И он сделал это. Однако на каждом шагу он встречал сопротивление почтенных адмиралов, занимавших ключевые посты в Адмиралтействе. Эта борьба отнимала у него столько же сил и времени, сколько потратил он на модернизацию военно-морского флота.

О неисчерпаемой энергии Черчилля свидетельствует тот факт, что решая огромное количество проблем военно-морского ведомства, он успевал заниматься множеством других вещей. Он был рядом с Ллойдом Джорджем в нелегкий момент, когда того обвинили в адюльтере и коррупции по делу об акциях Маркони, он полностью поддержал Асквита в ирландском вопросе. В итоге ему пришлось смириться с контрабандой оружия как протестантами, так и католиками, с шантажом со стороны ольстерских офицеров-протестантов, с потерей доверия в связи с позицией по гомрулю. Несмотря на опасность, он дважды побывал в Ольстере, однажды вместе с Клемми, он пытался достичь компромисса по гомрулю, при этом он всякий раз готов был применить силу. Но это едва ли сравнимо с проблемами, с которыми он столкнулся в 1911-1914-м, когда он выступил против абсолютного большинства офицерского корпуса. Черчилль никогда не был экстремистом, однако многие его действия казались чрезвычайными. Натура его была такова, что уж если Кабинет нечто постановил, он добивался этого с энтузиазмом, граничившим с безрассудством. Отец его полагал, что Ольстер решит свои проблемы «в бою». Черчилль знал, что применение силы со стороны Лондона было бы совершенно оправданным, хотя он никогда не говорил об этом публично. Но в своей речи в Брэдфорде 14 марта 1914 года, он сказал, что настало время «вместе сделать шаг вперед и убедиться в серьезности сложившейся ситуации». И он отдал приказ 3-му боевому эскадрону занять позиции в часе езды от Белфаста. По счастью, Асквит быстро отменил приказ. Черчилль печально известен как главный сторонник усмирения лояльных империи протестантов Ольстера, притом что ирландские католики занимали откровенно антибританскую позицию. И если Черчилль чувствовал себя в связи с этим вопросом не в своей тарелке, то не показывал вида. Он твердо стоял за парламент и за букву закона. И как всегда, он предпочитал активное действие кабинетному законотворчеству. Если бы конфликт перерос в гражданскую войну, что было вполне вероятно в июле 1914-го, трудно сказать, как бы поступил Черчилль. Начало войны в Европе отодвинуло проблему Ольстера на задний план, и Черчилль направил всю свою энергию в другое русло.

Фактически, он многие месяцы тяжело работал и, в конечном счете, сумел привести военный флот в боевую готовность. Почуяв приближение войны, он приказал не распускать флот по окончании летних маневров и оставил его на боевых позициях. Едва разразился кризис, он стал самым преданным членом военной партии. Его главным козырем стала Бельгия и ее портовые города, особенно Антверпен. Британия всегда зорко следила за нацеленными на ее побережье бельгийскими портами, особенно когда Бельгия находилась под влиянием более могущественной державы, той же Франции. Именно поэтому Британия официально стала гарантом бельгийской независимости. Отныне угрозу составляла Германия, и когда, согласно плану Шлиффена, правый фланг немецкой армии прошел по территории Бельгии в сторону Франции, Черчилль стал настаивать на обещанных Бельгии гарантиях, совершенно «бумажных» по словам кайзера. Более того, он привлек на свою сторону Ллойда Джорджа, тем самым заручившись поддержкой правительства, правда, он не смог убедить в своей правоте лорда Морли, давнего друга и наставника. И когда пришла война, Черчилль был психологически и не только психологически готов к тому, что это будет самый серьезный конфликт в истории человечества. Он походил на человека, который долго готовился к некой работе и, наконец, в полной мере приступил к ней. У него в управлении находилась огромная машина, за работу которой отвечал только он. Война во многих своих проявлениях стала для него катастрофой. Но в момент его падения избранный главнокомандующим лорд Китченер успокоил его: «Есть как минимум одна вещь, которую никто не сможет у тебя отнять: когда началась война, флот был в полной боевой готовности».

Черчилль встретил войну в полной готовности и даже в некоторой ажитации. Достаточно вспомнить, как много он писал и говорил о предстоящей катастрофе. Не считая Герберта Уэллса, он оказался единственным, кто смог предвидеть грядущие катаклизмы с абсолютной ясностью. Но действительность оказалось чудовищнее любых предположений. Первая из двух мировых войн стала самым большим бедствием в современной истории, предопределив дальнейшие исторические катастрофы XX столетия, ее последствия мы ощущаем по сей день. Черчилль очень эмоционально воспринимал происходившие события, он оставил исключительно яркие и четкие свидетельства. Все, что случалось в его жизни, он старался запечатлеть без промедления, не забывая о малейших деталях и сохраняя масштаб. А. Дж.Бальфур, относившийся к нему со смешанным чувством обожания и язвительного сарказма, заметил однажды: «Уинстон написал необъятных размеров книгу о себе самом, назвав ее «Мировой кризис»[24]».