В голове возник сюжет из телепрограммы «Здоровье» о непрямом массаже сердца. Именно его я сразу же постарался сделать. Помню, действовал достаточно чётко, но так, словно всё происходило не со мной, и эти осмысленные действия проделывал совершенно другой человек.

Это не помогло, мама отправила меня вызвать «скорую помощь». Поскольку наша многоэтажка была ведомственной, от железной дороги, то телефоны там были не общегородские, а внутренние, выходившие в обычную телефонную сеть через добавочный номер. И даже такие телефоны были установлены далеко не у всех жильцов. На нашей лестничной площадке телефон оказался лишь в одной из квартир. Сбивчиво объяснив ситуацию соседям, я принялся спешно набирать «03».

На том конце провода скучающая девушка вяло выспрашивала возраст, место работы, сопутствующие заболевания и тому подобное. Когда я попытался объяснить, что вызов экстренный – у человека случился сердечный приступ и он умирает, – она положила трубку. На вызов больше не отвечали. Заскочив в квартиру за монетами, я бросился на улицу к ближайшему телефону-автомату. До сих пор помню, как я тогда бежал в незашнурованных ботинках по гулкому, пустынному утреннему двору.

На этот раз мне повезло, мой вызов приняли, сказав, что «скорая» в ближайшее время подъедет, и я побежал встречать бригаду медиков у подъезда. Время тянулось, казалось, ожиданию не будет конца. Наконец, сверкая синими огоньками, неспешно подкатила машина «скорой помощи». С того момента, как я сделал вызов, прошло три четверти часа, футбольный тайм! Город был небольшой, о пробках тогда ещё не знали, и за это время можно было проехать его вдоль и поперек!

Лифт не работал, пошли по лестнице. Врач и парочка медсестричек особенно не торопились, то и дело останавливались и весело обсуждали свои личные дела. У них было отличное настроение, а до меня и моей беды им не было никакого дела. Я забегал на один-два пролёта вперёд и возвращался к ним, пытаясь их поторопить, но они словно не замечали меня. Когда мы, наконец, вошли в квартиру, там плакала мать. Отец был накрыт простынёй. Мама взглянула тогда на меня и сказала: «Нет у тебя больше отца, Алёша». В этот день кончилось моё детство.

НЕПРОФЕССИОНАЛИЗМ,

БЕЗРАЗЛИЧИЕ К ЧУЖОМУ ГОРЮ

И НЕЖЕЛАНИЕ ПОМОЧЬ МОГУТ СТОИТЬ ПАЦИЕНТУ ЖИЗНИ.

Повлиял ли этот случай на мой выбор профессии? Возможно, в чём-то да. Вообще медицина меня интересовала ещё с раннего возраста, а в старших классах этот интерес лишь усилился. На что этот пережитый мною трагический случай точно повлиял, так это на представление о том, каким должен быть настоящий врач.

Наверное, пока человек, ставший доктором, подсознательно не научится примерять на себя чужую боль – хотя бы чуть-чуть, самую малость – он никогда не поймёт своих пациентов и не сумеет стать врачом в подлинном смысле этого слова. Когда я сам оказываюсь на сложном вызове и от меня требуется быстрое принятие непростого решения, я невольно вспоминаю то далёкое воскресное утро, собственную боль и растерянность. Зачастую именно эта боль помогает собраться, сконцентрироваться и сделать правильный выбор.

Думаю, самое страшное для врача – равнодушие, неспособность воспринимать страдания своих пациентов. И что бы ни говорили о необходимости отключать эмоции и абстрагироваться, какие бы ни рассказывали анекдоты о медиках и об их профессиональном цинизме, я считаю, что врач без чуткого, открытого для людей сердца – не врач, а обычный ремесленник».

«Работать в «скорую» я пришёл 17 лет назад, – рассказывает врач Максим Гришин. – Для нашей семьи тогда было сложное время – предприятие, на котором отец четверть века оттрубил ведущим инженером, перешло к новому владельцу, который его и обанкротил. Отец с трудом находил временный заработок, и этих денег даже вместе с маминой зарплатой бухгалтера нам едва хватало на существование. Так что однажды мне пришлось забыть о дневном обучении в мединституте, перевестись на вечернее отделение и идти работать. Благо, к тому времени я отучился уже 4 курса, поэтому меня сразу взяли фельдшером на городскую подстанцию «скорой помощи».

К работе я приступил с энтузиазмом, мне было интересно увидеть проявления всех тех болезней и симптомов, о которых я прежде слушал на лекциях и читал в учебниках. Однако первые месяцы работы принесли одно разочарование. На вызовы я ездил в составе врачебной бригады – врач, я и медсестра или санитар. Ни одного сколько-нибудь интересного случая, где я мог действительно чему-то научиться и как-то себя проявить, никак не представлялось, попадались совсем не «скоропомощные» пациенты – либо одинокие бабульки, которым больше не с кем поговорить и пожаловаться на жизнь, либо бомжи и алкоголики, с лёгкой руки сердобольных прохожих. Увидят – лежит себе такой красавец в подворотне или на скамейке, сразу кидаются скорую вызывать, мол, сердечный приступ у человека. Ну, подойди, поднеси зеркальце, пульс пощупай, прежде чем вызывать. Видно, брезгуют, проще «03» набрать.

Единственное, что тогда радовало – это редкие выезды с реанимационной бригадой Петра Аркадиевича Сомова, весьма своеобразного товарища. Огромный, брутальной, если не сказать бандитской, внешности, с мощными бицепсами и кучей наколок на них, доктор Сомов, по-простому Аркадич, одним своим появлением оказывал на пациентов оздоровительное воздействие, был настоящим профи и всеобщим любимцем подстанции.

Редкие выезды в составе бригады Сомова тоже не показались мне чем-то экстраординарным, и с точки зрения моей медицинской практики были довольно банальны. Помню вызов на инсульт, на месте оказавшийся компрессионно-ишемической невропатией лицевого нерва, пару таких же невнятных подозрений на инфаркт миокарда, по факту диагностированных как межрёберная невралгия с иррадиацией болей под лопатку, да три или четыре ДТП, к счастью для пострадавших, обошедшихся без моря крови и летальных исходов.

Однако само общение с доктором Сомовым, будь то по пути на вызовы или между ними, давало много пищи уму алчущего знаний неофита. Как рассказчику Аркадичу не было равных среди коллег, а его десятилетний опыт работы в кардиореанимации и почти такой же на «скорой» был неиссякаемым источником медицинских тем и прецедентов. Эти истории порой казались настолько абсурдными, а то и просто анекдотичными, что я никогда не мог чётко разделить правду и вымысел. Но как бы там ни было, они всегда оставляли глубокие зарубки на моей памяти, поскольку будоражили воображение и не позволяли закисать извилинам.

А моё отношение к работе на подстанции и понимание ее сути вскоре претерпели кардинальное изменение, как и понимание самой её сути. Поводом послужил очередной вызов, поначалу не предвещавший ничего нового и необычного.

Мужчина, 69 лет, жалобы на тошноту, рвоту, диарею, боли в животе. На дворе стоял холодный сентябрь, вовсю свирепствовал вирус гриппа, так что в тот день штат подстанции держал оборону половинным составом.

– Макс, тебе придётся ехать одному, – передавая мне вызов, сказал старший врач смены. – Да не пугайся ты – там, скорее всего, банальное пищевое отравление. Дядька, небось, грибков домашних поел с поганками. Сделаешь промывание желудка, клизму поставишь. Если что подозрительное – отвезёшь в больничку. Уразумел?