Первой в маленький кабинет заходит Акеми. Вежливо здоровается с немолодой женщиной, сидящей за компьютерным столом. У неё внимательный, цепкий взгляд и морщины около рта, придающие лицу жёсткое выражение.

— Присаживайтесь, — она указывает на стул напротив двери. — Как ваше имя?

— Акеми Дарэ Ка, мадам.

Клавиши щёлкают под пальцами женщины, она задаёт вопросы, не глядя на визитёршу.

— Возраст?

— Двадцать три года.

— Профессиональные навыки?

— Общие, наверное, — отвечает Акеми с запинкой.

— Где работали прежде?

— Посудомойкой в одиннадцатом секторе, потом три с половиной года рыбачила на сейнере «Проныра».

— Почему менялось место работы? Вас увольняли?

— Нет. В море было опаснее, но там лучше с кормёжкой. С сегодняшнего дня я там не работаю. Потому что сейнер затонул.

— Как это случилось? Халатность экипажа?

Акеми мнётся. Тон женщины вроде бы доброжелательный, но девушку не оставляет ощущение, что её пытаются очернить.

— Халатности не было. Сейнер столкнулся с… — она снова запинается, подыскивая слова. — Это прозвучит странно и нелепо, но… Нас потопила какая-то громадная тварь.

Лицо женщины остаётся бесстрастным. Щёлкают клавиши, звучит следующий вопрос:

— С кем вы живёте? Одна, или есть семья, дети?

— Я живу с отцом и сестрой. Детей нет.

— Какой у вас уровень доступа?

Акеми молчит. Во рту сухо, она не может произнести то, что отрежет её от любой работы, кроме посудомойки или уборщицы. Женщина-соцработник наконец-то поднимает глаза от компьютера.

— Какой у вас уровень доступа? — мягко повторяет она.

— Третий.

Щёлк, щёлк, щёлк… Девушке кажется, что это не клавиши стучат под пальцами, а кто-то бросает в неё камни.

— Какой уровень доступа был вам присвоен в тринадцать лет?

— Второй.

— По какой причине его понизили?

Акеми упирается взглядом в стену перед собой. Внутри неё кипят слова, готовые хлынуть потоком дерзостей и горьких обвинений, к горлу подступают злые слёзы. «Надо быть, как камень, — думает она, стискивая зубы. — Камни не испытывают эмоций, камень твёрд. Камень не делает зла». Она старается расслабиться, дышать ровнее и глубже.

— По какой причине вам понизили уровень доступа?

— Агрессия, — глухо отвечает Акеми.

Женщина хмурится. Всего мгновенье — но Акеми успевает это заметить.

— Вы посещаете церковь?

— Нет. Я не католичка.

Снова щёлкают клавиши, отмеряя секунды. Девушка ждёт следующего вопроса с затаённой тоской.

— Акеми, я напомню, что раз в пять лет вы можете подать заявку на пересмотр вашего уровня доступа.

— Да, мадам, спасибо.

Губы женщины трогает лёгкая улыбка.

— Я просмотрела вакансии, на которые вы можете претендовать. Учла влияние места работы на возможность повышения уровня доступа. Есть только один вариант, но он очень неплох.

— Какой?

— Работник траурного зала крематория. Это в вашем родном секторе, не придётся ездить через весь город.

Акеми молчит, и это молчание подводит черту под диалогом.

— Приступаете с послезавтрашнего дня, а завтра о вас сообщат управляющему, — бодро говорит соцработница. — Адрес: сектор одиннадцать, Четвёртая линия. Чтобы отработать одежду и плед, первые две недели ваш рабочий день будет составлять двенадцать часов с одним выходным в неделю, далее — по десять часов с одним выходным в неделю. Всё, вы можете возвращаться домой. Если что-то понадобится, вы всегда можете к нам обратиться.

Девушка покидает кабинет с таким подавленным видом, что Жиль пугается:

— Т-ты чего?

— Иди, — шепчет Акеми и вяло машет рукой в сторону двери. Бредёт туда, где лежат их вещи, садится на пол в позу для медитации и закрывает глаза.

«Я должна стать камнем. Только так я всё преодолею…»

Через несколько минут её трясёт за плечо вернувшийся Жиль. Лицо у него раздосадованное, хоть он и пытается бодриться.

— В-вставай, уходим. Я т-теперь работник ц-целлюлозной фабрики, в-вот так вот, — сообщает он. — Хотя я ч-честно просился охранять склад п-продуктов или в-велорикшить в п-парке для элитариев на Вт-тором круге. А т-тебя куда?

— А меня — в самое спокойное место этого города, — бодро говорит девушка. — Ну что, по домам?

Жиль мнётся, переступая с ноги на ногу.

— Чего? — с подозрением спрашивает Акеми.

— М-мой сосед бабу п-привёл. И д-день, и н-ночь… — бурчит Жиль, щёки его покрываются пунцовыми пятнами. — М-можно я разок у вас п-переночую?

— А к отцу Ланглу чего не вернёшься?

Вместо ответа мальчишка нагибается и подбирает с пола плед. Сворачивает его аккуратно, закидывает на плечо и идёт к выходу. Акеми хочется догнать его и остановить, но она этого не делает.

Камень не должен сомневаться. Ни на мгновение.

Ники Каро лежит, зарывшись в накиданные на кровать подушки, и мечтает оказаться где угодно, только не дома, в своей постели. Он вернулся в особняк Каро в пять утра: доехал с трудом, помял крыло электромобиля, задев фонарный столб, бросил машину у гаража одним колесом на газоне, оставил открытой входную дверь и наследил на любимых матушкиных персиковых коврах. Сейчас у Доминика ноют все мышцы, и он радуется только тому, что догадался, вернувшись, запереться в своей спальне на два замка. С девяти утра мадам Каро каждые полчаса требует открыть дверь и объясниться. Периодически к ней присоединяется супруг, и они клянут младшего сына дуэтом. Ники скрипит зубами, глубже закапывается в подушки и пытается дремать, когда голоса родителей смолкают.

Стук в очередной раз вырывает его из зыбкой дрёмы. Доминик рывком садится на кровати, швыряет в сторону двери подушку и в ярости орёт:

— Да пошли вы в жопу!!!

Стук возобновляется, но на этот раз он исходит не от входной двери, а со стороны окна. Кряхтя и охая, Ники спускается с постели, раздёргивает тяжёлые шторы и видит Амелию, сидящую снаружи на подоконнике.

— Бог ты мой, конопуха, второй этаж! — восклицает Доминик.

— Если ты меня не впустишь, я прыгну и убьюсь, — мрачно заверяет она.

Ники поднимает раму, и довольно улыбающаяся девочка оказывается в его комнате. Поправляет пышную розовую юбку, смотрится в пыльное зеркало и озирается по сторонам.

— Ну у тебя и бардак! — выдыхает она восхищённо. — Ты что — убил и съел горничную?