угрями, которых мы ловили. Когда ранним утром мы возвращались домой с реки, угри плавали у нас в черном ведре с речной водой. Мы брали ведро побольше, заполняли водой и перекладывали угрей туда. Там они оставались несколько часов, иногда весь день. Время от времени мы меняли воду в ведре.

Я часто подходил и смотрел на них. Мама работала няней, в доме всегда толпились малыши; я брал других детей и приводил в гараж, где стояло ведро с угрями. Тыча в угрей пальцем, я пытался заставить их плавать. Я показывал, как их правильно держать: указательным и средним пальцем с обеих сторон за головой, а большим снизу, словно крючком. Брал в руки угрей, показывая, как они извиваются в воздухе. В ведре они могли лежать совершенно неподвижно, словно мертвые или парализованные, но стоило мне взять их в руки, как они вдруг обретали могучую силу и обвивались вокруг моей руки. От меня пахло засохшей угрёвой слизью. Другим детям я не позволял прикасаться к угрям.

Вечером мы умерщвляли угрей, и это было брутальное зрелище. Папа брал угря, прижимал его к столу, брал нож для рыбы и протыкал острием голову. Угорь двигался резкими толчками, тело напрягалось, словно это была одна сплошная мышца. Когда угорь немного успокаивался, папа вытаскивал нож и клал угря на доску метровой длины. Забивал в голову пятидюймовый гвоздь и вгонял его в доску, так что угорь висел, как на кресте. Затем ножом делал надрез вокруг тела, прямо за головой.

— Давай снимем с него пижаму, — говорил папа и протягивал мне клещи. Я зацеплял клещами край кожи и одним длинным плавным движением стягивал ее с угря. Изнутри она была голубая, как детская пижама. Тело все еще двигалось мягкими медленными изгибами.

Мы вскрывали угря, удаляли внутренности, отрезали голову — и все было закончено.

Если угорь был большой, случалось, что мы его взвешивали, но они почти всегда были примерно одного размера — от полкило до килограмма. Они могли слегка различаться по толщине и цвету: одни немного светлее, другие желто-коричневые, но в целом были на удивление похожи друг на друга. За все те годы, что мы с папой ловили угря, нам ни разу не попался экземпляр крупнее, чем на килограмм с небольшим. Для нас они, конечно, были великанами, но мы знали, что где-то есть угри весом в два и три килограмма. О них-то и мечтал папа. В газете он прочел о рыболове-спортсмене, который набил руку на вылавливании крупных угрей.

— Он просиживает у реки по трое суток, — рассказывал папа. — День и ночь. Просто сидит и ждет. Так он может просидеть три дня — и ничего не происходит. А потом — бац! Ему попадается угорь на два с половиной килограмма!

Судя по всему, терпение являлось важнейшей предпосылкой. Ты должен потратить на угря свое время. Мы воспринимали это как сделку.

Пробовали мы и различного рода наживку. Нанизывали на крючок замороженных креветок. Пытались привлечь угря жирными лесными улитками и жуками. Ничто не улучшало наших результатов. Один раз мы нашли в траве у реки мертвую лягушку. Она была толстая и блестящая — возможно, мы сами на нее случайно и наступили. Папа нацепил ее на крючок и забросил, но к утру она пропала, а на крючке ничего не было. Мы снова вернулись к червям, решив, что не стоит менять наживку. В один прекрасный день огромный угорь точно клюнет.

Однако он так и не клюнул, из-за чего угорь остался для нас загадкой. Думаю, именно это и сделало моего папу любителем охоты на угря. Он рассказывал мне про стеклянных угрей, желтых угрей, серебристых угрей, о том, как они меняют облик, про угрей, которые живут дольше человека, про угрей, живущих в узких темных колодцах. Он рассказывал об их долгом путешествии через Атлантику к месту своего рождения — к месту, расположенному далеко за гранью того, что я знал и вообще мог себе представить, — как они находили дорогу по движению луны — или, может быть, солнца — и как каждый угорь по какой-то непостижимой причине просто знает, куда ему плыть. Как они могут об этом знать с такой уверенностью? Как можно быть настолько убежденным в выборе своего пути?

Когда папа рассказывал о Саргассовом море, это звучало как привет из сказочного мира. Или из дальнего уголка света. Я видел перед собой бескрайнее море — на сотни и тысячи километров, которое вдруг сменялось толстым ковром водорослей с бурлящей в нем жизнью, угрей, которые, обвившись друг вокруг друга, умирали и опускались на дно, а крошечные прозрачные ивовые листики поднимались кверху, к свету, и уносились с невидимым течением. Каждый раз, когда мы вылавливали угря, я пытался заглянуть ему в глаза и выяснить, что он видел. Но угорь никогда не встречался со мной взглядом.

Зигмунд Фрейд и угри в Триесте

До какой степени можно постигнуть угря? Или человека? Эти два вопроса, как ни странно, порой тесно взаимосвязаны.

В 1876 году девятнадцатилетний Зигмунд Фрейд поднял перчатку, брошенную за две тысячи лет до того Аристотелем, которую затем не раз в тщетной надежде поднимали и бросали вновь. Однако он возомнил, что именно он решит одну из величайших неразгаданных научных загадок. Зигмунд Фрейд вознамерился найти семенники угря.

Фрейд родился в 1856 году во Фрайберге в Моравии — в том городе, который сегодня называется Пршибор и расположен в Чехии, — однако в возрасте трех лет переехал с родителями в Вену. С самого детства он был незаурядным учеником, интересовался литературой, был невероятно одарен в языках и уже в возрасте семнадцати лет поступил в Венский университет. Изучая медицину, он уделял немало внимания философии и физиологии, а также ходил на лекции по зоологии известного профессора Карла Клауса.

Карл Клаус специализировался на морской зоологии, называл себя последователем Дарвина, являлся экспертом по пресмыкающимся, а также, как и все ученые, работавшие в этой области, интересовался угрем. Ранее он исследовал животных-гермафродитов, каковыми тогда считали