Когда я вышел на дорогу, оленя с пышными рогами нигде не было видно. Вероятно, он вернулся в лес. Если это видение вообще не было коллективной галлюцинацией. Дорогу к части без навигатора я не знал, но пошел по направлению нашего движения, надеясь, что развилок будет не много и что идти осталось недалеко.

Сейчас я знаю, что дорога, по которой я шел, была с восточной стороны от части. Мы сняли дом в почти заброшенном поселке, где на несколько километров вокруг не было ни военных, ни паломников. В этой стороне воинская часть и Разлом были отделены от мира полигоном для военных учений, и мы решили, что из-за шума танковой канонады отсюда съехали даже те, кто раньше здесь жил.

Я шел и очень надеялся, что не окажусь в зоне танковой мишени. Хотя, если мыслить логически, дорогу они обстреливать не стали бы. И потом, должна же быть какая-то колючая проволока, забор, в конце концов, предупреждение. Вместе с этими мыслями приходили и другие. Например, я вспоминал аэрофотосъемку части и Разлома. И справку о местности. Сверху это было не видно, но часть, судя по справке, располагалась на холме. Я оглянулся, холма не видно. Слева был лес, а справа поле и вдалеке поселки и другой лес. Возможно, холм был где-то дальше, так как дорога впереди уходила влево и немного вверх.

У меня сильно закружилась голова, начало подташнивать. Пришлось остановиться и расстаться с обедом. Сил от этого, к сожалению, не прибавилось. Но временно стало легче, и я пошел дальше. Из аэрофотосъемок было известно, что Разлом образовался прямо у подножья холма, на котором стояла часть, и по размеру достигал пяти с лишним километров. Больше всего паломников ждало встречи с чудом с дальней от части стороны Разлома, которая была недалеко от трассы. Я же в это время был дальше всего от этого места. Наверное, поэтому никого вокруг вообще не было. Возможно, мне бы повезло, встреться я с патрулем, но и патруля почему-то не наблюдалось.

Пройдя еще около двух километров, как мне показалось, я свернул вместе с дорогой влево за лес и огорчился, потому что возвышение дороги было иллюзией. Теперь взору открывалась, кажется, бесконечная объездная дорога, уходящая вверх за горизонт. Надо было решать, что делать. Пойти к домам за полем, но я знал, что там, скорее всего, никого нет. Продолжать идти вперед или вернуться назад к нашему дому. Идти вперед было правильно, но казалось, что дорога бесконечна. Идти назад? Зачем? Там никого нет, и нет телефона. Может быть, я смогу завести машину, мелькнула светлая мысль, но она же в овраге, мне одному без чьей-либо помощи ее не вытащить. А от одной мысли, что нужно касаться тела водителя и опять увидеть Писателя без головы, мне снова сделалось дурно.

Был еще вариант – никуда не идти, вернуться и ждать. Нас бы хватились и начали искать, но я отбросил эту мысль, так как, возможно, счет жизни Бориса Андреевича идет на часы. Я повернул взгляд налево, в сторону леса, и еще раз попробовал оценить подъем. Не холм ли это? Видимо, это был холм, но идти в самую гущу леса было глупо. И я решил поискать дальше по пути тропинку через лес и пойти по ней.

По дороге я старался сохранять бодрость, но это было совсем непросто. Я почему-то все время вспоминал вопрос Бориса Андреевича – «Что конкретно мы здесь делаем?». Теперь у этого вопроса появился новый и неожиданный ответ. Пытаемся выжить. Но ведь мы приехали сюда вовсе не за этим. Мы приехали спасать профессию. А в чем на самом деле заключается наша профессия? Создавать такое впечатление, что проблемы нет? Строить потемкинские деревни? Дурачить всех, отвлекая за деньги богатых внимание бедных от их реальных проблем? Скрывать от людей, почему они в той клоаке? Да еще так, чтобы они были рады обманываться. В этом наша профессия? Или, быть может, я еще очень молод и не понимаю того, что понимает Борис Андреевич. Может быть, реальность и правда не существуют. А есть только мир его воображения, где что-то привлекает внимание, а что-то нет.

Меня вырвало еще дважды, пока я шел. Пиджак был безнадежно испорчен и издавал такой запах, что я бросил его на землю и остался в одной белой рубашке. Дорога так и продолжала скрываться в бесконечности. Никакой, даже отдаленной, видимости военной части не было. Солнце склонилось низко, наверное, было уже около шести вечера. Возможно, мое сознание все же ненадолго отключалось. К счастью, я заметил впереди прогалину и постарался прибавить шаг.

Надо сказать, раньше у меня никогда не было галлюцинаций. И поэтому я решил, что олень действительно был. Но тут я увидел то, что не может быть реальностью. Это было видение, хотя постоянная рвота и головокружение могли вызвать любые зрительные аберрации. Лучи солнца как бы объединились вместе у самой прогалины леса, и из них образовалась яркая человеческая фигура. Хотя почему я говорю «человеческая»? Это был не человек, а яркий силуэт, наполненный светом. Он словно парил над землей. Расправив руки, он влетел в лес и исчез за деревьями.

В фильмах о привидениях я видел сцену, когда живой человек в доме с привидениями наблюдал людей, живших здесь раньше. Точно так же, как этот световой силуэт привидения на что-то указывали живым. В фильмах они обычно рассказывали о прошлом дома, повествовали о минувших делах. Возможно, мне померещилось, но мое видение выглядело совсем как живая фигура. Собрав последние силы, я поспешил к опушке.

Зайдя в лес и пройдя около ста шагов, я понял, что световой силуэт меня не обманул. Тут были люди! То есть спасение для меня и Бориса Андреевича. Я хотел показать, что без оружия, и развел руки. От счастья и облегчения ноги подкосились, свет погас, и я провалился в обморок. Словно издалека, я слышал голоса, но затем и они пропали.

– …Был манихейцем, – сказал высокий человек у костра.

– А мать пророка Мани была армянкой, – заметил подходящий к костру крепкий мужчина.

– Ты это к чему, Армен?

– Ну, я же армянин, – сказал Армен. – Поэтому я стал манихейцем.

– Вообще-то в Армении христианство, и не простое, а относящееся к древнейшим восточным христианским религиям, – ответил высокий.

– Манихейство более правильная религия, – сказал Армен. – Потому что она всеобщая и включает в себя и христианство, и зороастризм… – Он задумался. – Тем более, послушай, если произносить Ара Мани, то получается почти Армения.

– А вы кто? – спросил высокий у тихой пары, сидящей рядом.

– Важно ли это? – отозвалась женщина.

– Здесь всем положено о себе рассказывать. Искренне и без утайки.

Мужчина и женщина переглянулась, и она сказала:

– Мы гностики.

– Гностики? – удивился высокий. – И что это значит?

– Для нас это значит, что познание обладает ценностью. Мы как ученые…

– Разве ученый может верить в Бога? – перебил Армен. – Вот мой дедушка Гурген был химиком, так он не верил. И всем говорил…

– Подожди, Армен, – сказал высокий. – Дай сказать. Тем более что твоя вера против пустых разговоров. Надо говорить только что-то важное.