События «великой и бескровной Февральской революции» оказались для многих полной неожиданностью. Позднее к этим событиям проявлялся интерес со стороны многих вынужденных эмигрантов из России в течение еще длительного периода. Так, например, бывший депутат Государственной думы, земец-октябрист Н. В. Савич (1869–1942) в дневниковой записи от 8 марта 1921 года зафиксировал: «Видел Крыжановского. Он рассказывал о первых днях революции и о днях им предшествовавших. Уверял, что Родзянко был посредником между революционным комитетом князя Львова и рабочими и что Трепов настаивал пред государем об аресте Родзянко, Гучкова, Алексеева, причем представил переписку этих лиц с ген. Рузским о предполагавшемся перевороте. Государь показал эту переписку ген. Алексееву, который дал честное слово солдата, что письма эти подложные. После этого государь говорил, что верит этому слову и что у него гора свалилась с плеч. За эту достоверность он поплатился головой».

Год спустя, т. е. 29 апреля 1922 г., тот же октябрист Н. В. Савич вновь записал в дневнике: «Разговаривал с Гучковым о днях революции и отречении государя. Он мне рассказал любопытные подробности. За некоторое время до переворота государь стал плохо относиться к Алексееву и под влиянием Александры Федоровны и ее окружения задумал заменить его Рузским. В то время у Алексеева уже началась болезнь простаты, лечил его ассистент профессора Федорова и залечил так, что болезнь явно обострилась. Два доктора обратились тогда к Базили, предупреждая последнего, что Федоров и его ассистент умышленно растравляют болезнь Алексеева, чтоб вынудить отставку последнего. Базили предупредил тогда зятя Алексеева. Вскоре Алексеев уехал в отпуск, устроив на свое место Гурко. Дней за 20 до революции Алексеев писал Гурко, прося исхлопотать ему продолжение отпуска. На это государь ответил, что не только не возражает против продолжения отпуска, но считает, что Алексеев вообще мог бы заняться серьезно лечением, не думая о возвращении. Узнав об этом, Алексеев поспешил вернуться. По мнению Гучкова, в то время не было частей в армии, кои были способны задавить восстание в Петербурге. Недаром за три дня до начала беспорядков, кончившихся революцией, под влиянием волнений на фабриках от частей гвардии были высланы по роте от полка для поддержания порядка в Петербурге. Офицеры этих частей со слезами на глазах заявляли герцогу Лейхтенбергскому (по словам Гучкова), что их части стрелять в народ не будут. Хотели тогда выслать первую гвардейскую кавалерийскую дивизию, но посылка ее была отменена по требованию из Петербурга, где не верили в ее лояльность. Гурко, узнав о такой отмене, заявил, что теперь все проиграно».

В известной на западе книге русского историка-эмигранта Георгия Михайловича Каткова (1903–1985) «Февральская революция» имеется раздел, посвященный заговору Гучкова, где говорится: «Нигде влияние масонского движения не приобретало более важного значения, чем в подготовке государственного переворота с целью покончить с правлением Николая II. /…/. Масонское движение состояло по преимуществу из республиканцев. Гучков был монархистом. Он хотел свергнуть Николая II с целью консолидации монархии, после чего приобрел бы в новых условиях ведущую роль. Ни методы, ни конечная цель Гучкова не были характерны для масонов, которые были призваны составить ядро Временного правительства и вскоре после его формирования отделаться от Гучкова. Правда, как признает мадам Кускова, масоны стремились обеспечить для дела революции поддержку влиятельного правительства, общества и двора. В движение вовлекались многие высокопоставленные бюрократы и деятели, принадлежавшие к высшему обществу. Очевидно также, что масонское влияние глубоко проникло в армейские круги, особенно в гвардию, один из представителей которой, генерал Крымов, должен был сыграть важную роль в замышляемом Гучковом заговоре. Вот где связи с масонами приобретали для Гучкова первостепенную важность! И он, без сомнения, использовал их максимально».

Мало кому известно, но была предпринята еще одна отчаянная попытка к спасению трона. 1 марта 1917 г. был составлен проект любопытного документа – «Манифест великих князей», в котором от имени царя предполагалось провозгласить следующее:

«…Поручаем Председателю Государственной думы немедленно составить Временный кабинет, опирающийся на доверие страны, который в согласии с нами озаботится созывом Законодательного собрания, необходимого для безотлагательного рассмотрения имеющего быть внесенным правительством проекта новых основных законов Российской империи».

Под этим документом поставили свои подписи великие князья: Михаил Александрович, Кирилл Владимирович и Павел Александрович. Однако время ушло. Проект так и остался проектом.

Следует отметить, что вместо поддержки Николая II или нейтралитета по отношению к нему, великий князь Кирилл Владимирович предпринял неожиданные шаги, которые имели пагубные последствия для судеб монархии и России. Так, дворцовый комендант Императорского дворца генерал-майор В. Н. Воейков (1868–1947) писал об этих событиях: «Великий князь Кирилл Владимирович, с царскими вензелями на погонах и красным бантом на плече, явился 1-го марта в 4 часа 15 мин. дня в Государственную думу, где отрапортовал председателю Думы М. В. Родзянко: “Имею честь явиться Вашему Высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России”, – причем заявил, что Гвардейский экипаж в полном распоряжении Государственной думы».

Этот шаг, по мнению многих аристократов, был равносилен предательству. Позднее сторонники монархии, оказавшись в эмиграции, с горечью констатировали, подобно генералу Н. А. Епанчину (1857–1941), что некоторые «Великие князья изменили Государю дважды: и как Императору, и как Главе Императорского Дома». Графиня М. Э. Клейнмихель (1846–1931) в своих эмигрантских мемуарах «Из потонувшего мира», описывая первые дни Февральской революции, по этому поводу сетовала: «На следующее утро я вышла узнать, что происходит. Я узнала новости, радостные для одних и горестные для других; я слыхала много речей, и когда я увидела во главе Гвардейского экипажа великого князя Кирилла Владимировича, революционная осанка которого восхищала солдат, я поняла, что династии нанесен тяжелый удар. Впоследствии говорили, что великому князю посоветовал так поступить английский посол. Я уверена, что Кирилл не раз, впоследствии, в этом раскаивался».

В Пскове оппозиция, прежде всего в лице М. В. Родзянко, фактически предъявила Государю Николаю II ультиматум, который поддержали генералы Рузский и Алексеев от имени Ставки. Император, оказавшись в силу разных обстоятельств в штабе Северного фронта у генерала Н. В. Рузского в Пскове, пытался найти политический компромисс и боролся до конца. «Основная мысль Государя, – излагал позднее Рузский в интервью журналистам, – была, что он для себя в своих интересах ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, “подав с кабинетом в отставку…”. Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказывал свое убеждение, что общественные деятели, которые, несомненно, составят первый же кабинет, – все люди совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться со своей задачей». Нам, читателям этих строк, с позиций уже сегодняшнего дня остается констатировать, что император Николай II оказался прав.