– Ладно, скажи мне тогда вот что. Зачем Дэвиду Фэнкорту было убивать Лору? – Чарли не сдавалась.

– Они расстались. Кто-нибудь интересовался, из-за чего? Может, причина разрыва довела до убийства. Может, у них возникла неприязнь.

«Трус, – не унимался голос в голове Саймона, – сделай хоть что-нибудь».

Чарли пожевала губу.

– Верно, – согласилась она. – А может, и не возникла. Столько людей разводятся, когда уходит любовь, но это не мешает им прекрасно друг к другу относиться. Во всяком случае, так говорят. Мы-то с тобой, по совести, ни черта не знаем о браке. Я вот не сомневаюсь, что все наши представления о нем – совершенно мимо кассы.

Уголки ее рта дрогнули в снисходительной улыбке.

Саймон искал удобный повод сменить тему. Чарли считала его таким же одиноким, как она сама, но Саймон предпочитал думать, что просто пока не встретил пару. В слове «одинокий» слишком много обиды, а это ни к чему, если ты на самом деле обижен.

Чарли переспала с кучей народу и вечно трепалась об этом в самые неподходящие моменты.

Например, сейчас, когда у Саймона уже не хватало сил воспринимать ее цинизм. Если Чарли еще не заговорила о сексе, значит, вот-вот начнет. Баснями о своих похождениях она неизменно развлекала всю бригаду, так что Колин Селлерс и Крис Гиббс каждый день в урочный час ждали свежей порции. Рассказывала ли Чарли всякий раз про нового мужика? Иной раз казалось и так. Притом, насколько мог видеть Саймон, Чарли крутила шашни без всякой любви.

Ему тяжко было думать, что мужчины помыкают Чарли. Он не понимал, зачем она все время позволяет, чтобы ею пользовались, а потом выбрасывали. Чарли такого не заслуживала. Как-то раз Саймон заикнулся об этом, но Чарли окоротила его, заявив, что это она пользуется и выбрасывает, сама управляя событиями.

Саймон тряхнул головой. Чарли так легко удается сбить его с толку. А ведь Элис пропала, и вряд ли все это обычное недоразумение.

– Саймон, ты только тратишь попусту свое и мое время. В день убийства Дэвид Фэнкорт был довольно далеко от Спиллинга.

– Да ну? И где же это?

– В Лондоне, с невестой.

– То есть…

Саймону стало жарко.

Все это время Чарли прятала в рукаве козырную карту – алиби Дэвида Фэнкорта. Чертово «постепенное осведомление»!

– Ага, Элис обеспечила ему алиби, но никто его всерьез не требовал, потому что улики – я говорила тебе про улики? – безусловно указывали на Дэррила Бира.

Она уперлась локтями в стол и положила голову на руки.

– Так что если Элис Фэнкорт дала тебе понять, что ее муж прикончил Лору Крайер, она врет. Или врала тогда. В любом случае я бы вряд ли стала ей доверять. Если помнишь, я сразу сказала, что она съехала с катушек. «Чокнутая сучка», кажется, так я выразилась.

Саймон знал: если только он откроет рот, слова потом нелегко будет взять обратно. Он подхватил куртку и рванул прочь, унося ноги от Чарли.

26 сентября 2003 г., пятница

Самые страшные вещи случаются в жизни лишь однажды. Я говорю так своим пациентам, чтобы помочь им справиться с несчастьем и жить дальше. Если беда уже случилась, какова бы она ни была, можно утешиться мыслью, что больше такого с тобой не произойдет.

Восемь лет назад погибли в аварии мои родители, и эта метода мне помогла. Стоя над их гробами, я чувствовала, как швы, что долгие годы скрепляли мою душу, мучительно расползаются. Двадцативосьмилетняя сирота – вот кем я стала. Ни сестер, ни братьев у меня нет. Были друзья, но дружба казалась слишком легким противовесом моему горю – как весенний плащик в зимний мороз. Я дико тосковала по семье, просто чахла без нее. Смерть любимых родителей оставила огромную дыру в моем сердце.

И друзья, и коллеги удивлялись, как чудовищно я страдаю. Похоже, люди думали, что я легче переживу внезапную утрату, поскольку двадцать восемь лет была окружена родительской любовью и заботой. Я скоро поняла, что в глазах других счастливое и беззаботное детство должно было застраховать меня от сильной боли. Все ждали, что я сбегу в прошлое, стану перебирать дорогие воспоминания, спрячусь в памяти о былом. Эти домыслы глубоко ранили, и моя скорбь быстро переросла в жестокую депрессию. Я видела, как моих друзей подмывает сказать: «Что ж, наверное, твои родители хорошо пожили». Но ведь мама с папой едва разменяли шестой десяток.

Покинув Лондон, я разорвала все связи. В ту минуту, когда мне так нужна была помощь друзей, я оказалась в полном одиночестве, будто после сотни лет заточения. Конечно, друзья не виноваты. Они хотели как лучше, старались меня развеселить. И не могли знать, что их натужный оптимизм душил меня, словно ядовитый газ.

Мне остался единственный способ пережить горе – терпеть, пока черные дни не пройдут сами собой. На пике депрессии меня спасала одна мысль: я всегда могла точно сказать, что по крайней мере больше со мной такого не случится. Я не могу потерять родителей во второй раз. Что бы ни ждало меня впереди, там не будет грузовика на обледенелом шоссе А1 близ Нью-арка, его не швырнет на встречную полосу прямо на машину моих родителей – новую «ауди», которую они купили, отдав мне старую верную «вольво». Это уже случилось, это позади.

Но кошмар, в котором я живу сейчас, еще не миновал. Он только-только начинается. И теперь я вижу, что беда не всегда бьет кирпичом по темечку. Бывает, она наползает, будто непогода, затягивает все кругом и висит, становясь с каждым днем все беспросветнее. Я не знаю, как бороться с отчаянием, потому что никому не ведомо, чем все это кончится.

Я заперлась в спальне. Дэвид сквозь дверь уговаривал меня, без конца втолковывая, что сходство этого ребенка и Флоренс полное, это наша дочка. Я заставила себя не слушать его. Отгородилась от его слов поролоновыми берушами. Я держу их в ящике тумбочки. Иначе не смогла бы заснуть из-за мужнина храпа. Стоит мне заговорить об этом, Дэвид неизменно обижается и утверждает, что я тоже храпела во время беременности, но он не жаловался. Так ведь Дэвид и на рок-концерте мог бы задрыхнуть – ему хоть бы хны.

Это одна из открывшихся мне черт мужа. Что еще я знаю о нем? Он прекрасно разбирается в машинах – компьютерах и всяких механизмах. Его любимое блюдо – ростбиф, зажаренный по всем правилам. На мой день рождения и на наши годовщины он дарит цветы и увозит меня на выходные в пятизвездочный отель. Всех женщин он называет «леди».

До сих пор я ни в чем не перечила ему. Он казался мне таким ранимым. Мы познакомились сразу после того, как его бросила Лора, и ему приходилось переживать не только крах надежд на счастливую семейную жизнь, но и боль разлуки с Феликсом. Дэвид не любит обсуждать свои страдания, но я и так слишком хорошо понимала, что это для него удар. Я обращалась с Дэвидом бережно, стараясь не разбередить невольно его рану.

А после внезапной и страшной гибели Лоры три года назад Дэвид совсем перестал откровенничать со мной. Он стал замкнутым и молчаливым, а я – еще осторожнее и мягче с ним. Феликс поселился в «Вязах», и это должно было радовать Дэвида, но неизбежными спутниками этой радости были стыд и неловкость, ведь Дэвид воссоединился с сыном благодаря страшному горю. На курсах гомеопатии нам говорили, что человеку зачастую гораздо труднее пережить смерть того, с кем были сложные или не до конца выясненные отношения. Я надеялась, что, видя, как я уважаю его личные переживания и как отчаянно люблю его, Дэвид однажды поймет, что мне можно безбоязненно открыться, но я ошиблась. Привыкнув, что Феликс живет с ним, и смирившись с мыслью, что Лоры больше нет, Дэвид стал милым и добрым, как прежде, но лишь с виду. Эмоциональная дистанция между нами осталась, я пыталась ее преодолеть, но Дэвид сопротивлялся, и я подумывала, не сознательно ли он отгораживается от меня. Мне не хотелось ни подгонять, ни принуждать его. Я говорила себе, что, наверное, рана в его душе еще болит. И чтобы поверить, что у него все хорошо, Дэвиду лучше не копаться в себе. Прошло три года, но мы по-прежнему не говорим о гибели Лоры, и я по-прежнему осторожно подбираю слова и темы, чтобы не нарушить хрупкое душевное равновесие мужа.