В первые дни войны у нее не было ощущения катастрофы. Татьяна искренне полагала, что конфликт вот-вот закончится. Когда ежечасно вы набираете международные документы, когда стол ваш завален бумагой, а вокруг вас, словно пчелы, роятся люди, вам кажется, что возникшая проблема в ближайшее время разрешится.

Несмотря на скорость, с которой двигались немцы, Татьяна Алексеевна понимала, что в срочном порядке, посредством разных каналов, СССР пытается договориться с Германией. Гитлеру предлагалось сделать паузу, остановиться и решить, что он хочет забрать.

– Не думаю, что мы действительно собирались отдать Германии Украину или Белоруссию, но время на перегруппировку войск нам действительно требовалось, а потому наши агенты встречались с немецкими коллегами и, передавая самые понятные намеки, предлагали сесть за стол переговоров. Я верила, что усилия эти обязательно принесут свои плоды. Война закончится, обязательно закончится, отводя дочь в сад, думала я. Проходила неделя, другая, а я по-прежнему наивно полагала, что конфликт непременно заморозится. Лишь в конце августа, когда Леша ушел на Южный фронт, я вдруг поняла, что случилось нечто по-настоящему страшное…

Я делаю глоток. Чай горячий, крепкий и сладкий. Соседка улыбается. Я еще раз смотрю на часы, но решаю остаться.

– Спустя месяц я получила первые письма. Сразу два. Лешка ровным счетом ничего не рассказывал. Не хотел тревожить меня. Я восхищалась мужем. Он был там, в самом пекле, а думал только о том, как бы не напугать меня. Полный штиль. Леша писал всякие глупости и успокаивал меня. Говорил, что погода хорошая, что нормальная еда. Рассказал, что с ним служит какой-то прекрасный исполнитель, что недавно они нашли в заброшенной школе пианино, и однополчанин играл ему «Венгерскую рапсодию» Листа. Говорил, что вместе с ним много простых мужиков, которые, кажется, не всегда разделяют его политические взгляды, но теперь это не важно – главное, что народ объединился против врага.

Татьяна Алексеевна знала, что муж занимается разрушением мостов, и это вселяло надежду. В конце концов – заблуждалась она – он же не на передовой. Отступая, путь немцам стараются обрезать заранее, и значит, у Лешки всегда есть возможность избежать встречи с врагом…

– Я хорошо помню большие глаза продавщицы в музыкальном магазине. Удивление. Раздражение и непонимание. Во взгляде этой женщины было и сожаление, и злость.

«Господи, идет война, а они приходят за музыкой! Что не так с этими людьми? Вам “Венгерскую рапсодию” Листа? Почему именно ее? Почему вы покупаете музыку именно сейчас? Хотите оставаться человеком и продолжать обыкновенную жизнь? Не хотите замечать трагедии? Хотите вернуться домой, скинуть туфли и включить музыку?»

Нет. Она не хотела. Татьяна Алексеевна желала лишь быть поближе к мужу. Она хотела понять, как он там. Слушая Листа, впервые в жизни Татьяна узнавала в его аккордах не веселье, но разрывы бомб. Теперь она слышала не шутку, но ужас, который ей только предстояло пережить. В игривых пассажах, которые раньше вызывали у нее лишь улыбку, Татьяна Алексеевна слышала абсурд и бессмыслицу, комичность и дьявольскую нелепость начавшейся войны.

Ее опасения усилились в середине октября. Писем от Алексея больше не было, а после просочившихся слухов вдруг побежала Москва.

Четыре страшных дня. Когда столица узнала, что фашисты совсем близко, люди натурально сошли с ума. Инстинкт самосохранения как он есть. Впервые в истории закрыли метро. Это, кажется, стало последней каплей. Страна флюгеров. Граждане, которые за годы вранья научились точно считывать всякий намек, поняли, что дан сигнал. Опустела Старая площадь, пропали деньги. Самые важные здания златоглавой готовились к заминированию. Татьяна Алексеевна сидела в кабинете, когда какой-то парень ходил вокруг ее стола, раздумывая, в каком месте лучше заложить взрывчатку. Вместе с другими наркоматами НКИД решили перевести в Куйбышев, однако секретариату, подчинявшемуся Молотову, надлежало остаться в Москве.

«Что с нами будет?»

«Все будет хорошо, не беспокойся! Говорят, Жуков пообещал, что отстоим!»

«Точно отстоим?»

«Отстоим!»

Четыре дня, в отличие от нее, Москва не верила никаким заверениям. Люди бежали на машинах и повозках. Увидев всякий ползущий грузовик, мужчины пытались подсадить в кузов своих жен и детей. Оккупировавшие машины граждане отбивались чемоданами и мешками. Дружба дружбой, октябрь октябрем, но когда речь заходила о спонтанной эвакуации, обезумевшие люди обходились без сантиментов.

«Убери руки, сволота! Отойди! Убью, убью, сука!»

Долгие годы Партия рассказывала, что в Советском Союзе нет привилегированных. Иностранные писатели и философы, которых старательно ангажировал отец Татьяны Алексеевны, десятилетиями передавали эту информацию на Запад, однако в октябре 41-го сомнений не осталось – из столицы бежали преимущественно особенные. Прознав об этом, обыкновенные перекрывали выезды из Москвы. Выйдя на дорогу, обозленные мужики бросались на всякий покидающий город автомобиль и, отобрав у зажиточных деньги, хорошенько избив бегущих, пускали машины в кювет. В Москве громили витрины, и, опасаясь врага, верные сталинисты сжигали документы. Лучшие слуги вождя требовали предоставить им отдельные вагоны для вывоза ваз, диванов и картин…

– Я уже сказала вам, что получила от мужа всего два письма. Затем связь прекратилась. Сперва я не волновалась – перебои бывали даже у нас, в НКИДе. Я старалась быть сильной. Мой муж был на войне, и, значит, я должна была соответствовать любимому. Всем было тяжело, но мы привыкали, мы привыкали, потому что трагедия становилась нормой.

+

Каждый день, возвращаясь с работы, Татьяна Алексеевна проходила мимо дома Азарова. Ей хотелось подняться и позвонить в дверь, но она понимала, что друг не откроет. Вот уже два года как Татьяна ничего не знала о его судьбе. В НКИДе шептались, что идет следствие, что Павла вот-вот отпустят, но она все думала: что же это за следствие такое, что длится семьсот дней?

В 41-м работали без выходных. Отложив один документ, Татьяна Алексеевна тотчас бралась за следующий. Отчеты полпредов и результаты переговоров, душещипательные письма товарищу Сталину и донесения из разных стран. С первых же дней войны Международный Красный Крест попытался наладить отношения с Советским Союзом, но, к сожалению, из этого ничего не вышло.

В Женеве предлагали начать обмен военнопленными и, насколько это возможно, помочь страдающим комбатантам, однако вдруг оказалось, что Советский Союз это не интересует. НКИД вяло реагировал, а чаще и вовсе не отвечал на письма из Швейцарии.