– Материнский инстинкт не помогал, но заставлял быть осторожной. Я боялась. Мне казалось, что все дороги моего лабиринта ведут в тюрьму. И это было очень страшно. По-настоящему. Давление, от которого можно было сойти с ума.

Она чувствовала себя заключенным, которого ввели в камеру смертников, но почему-то не убивают. Пистолет был приставлен к ее затылку, холодное дуло прикасалось к голове, но палач не спускал курок. День, два, двадцать два. Спустя несколько месяцев она была так взвинчена, что хотела сдаться сама.

– Я постоянно болела. Организм изнашивался. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, ведь даже самый жестокий приговор всегда гуманнее неизвестности.

Время от времени ей снился один и тот же сон. Муж брал ее за руку и подводил к длинному деревянному мосту.

«Смотри, – говорил он, – этот мост построил я. Будь осторожна – мне было не до перил…»

Мост был перекинут через глубокую пропасть и шатался от ветра. Идти, а лучше ползти по нему следовало чрезвычайно осторожно. Всякий раз, дойдя до середины, муж и жена почему-то останавливались и, вместо того чтобы продолжить путь, подходили к краю. Алексей брал Татьяну за руку и предлагал сесть. Она жутко боялась, но повиновалась. Свесив ноги и застыв от ужаса, Татьяна Алексеевна смотрела, как далеко-далеко внизу шелестят малюсенькие голубые ели. Мост раскачивался, и от страха немели бедра. Она просила Алексея пойти дальше, но мужа больше не было рядом. В самый страшный момент ее жизни он вдруг исчезал. Она сидела посреди моста и понимала, что если только попробует встать, если только попытается приподняться на руках – мост этот тотчас качнется, и она упадет…

+

В апреле 42-го Красный Крест прислал еще один документ. На этот раз румыны предлагали к репатриации 632 советских солдата. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Татьяна Алексеевна вновь пошла по списку. Один раз, два…

– Я прочла документ несколько раз, но Леши в нем не оказалось.

«Леши нет…»

«Он выздоровел?»

«Поправился?»

«Сбежал?»

«Лешу перевели в другой лагерь?»

«Он уже на пути в Москву?»

Она могла успокоить себя тем, что ее муж жив, могла попытаться убедить себя, что с Алексеем все в порядке, могла хотя бы попробовать сказать себе: «С Алексеем все хорошо… Слышишь меня? Слышишь меня, дура?! Посмотри в зеркало и скажи себе: с Алексеем все отлично! Скажи это тихо и спокойно… Выдыхай и говори… С Алексеем все хорошо…» Но нет, она не смогла. После нескольких месяцев колоссального давления Татьяна Алексеевна сдалась. У нее не осталось сил. Леши не было в новом списке, и Татьяна Алексеевна испугалась, что ее муж мертв…

– Как-то раз, заметив в коридоре Подцероба, я, вскочив из-за стола, побежала за ним.

«Борис Федорович, нам нужно поговорить!»

«Ты чего это такая взвинченная, Тань?»

«Мне нужно кое-что спросить у вас – это важно!»

«Слушаю…»

«Что будет с нашими военнопленными?»

«В каком смысле, Тань?»

«Что будет с нашими солдатами, которые в плену?»

«Почему ты спрашиваешь?»

«У меня, кажется, там муж…»

Подцероб внимательно посмотрел на нее:

«Где, Тань?»

«Нет, нет, я не уверена… Просто я давно ничего от него не получаю, и я вот подумала: а что, если он вдруг оказался в плену?»

«А… ну ты не беспокойся! Ты же знаешь, какие теперь перебои с почтой… Иди работай, все будет хорошо!»

«Борис Федорович, мой муж в румынском списке…»

Смертный приговор. Она построила город и построила площадь. Она построила кузницу и вырастила палача. Сама возвела эшафот и сама же на него взошла. Все это длилось буквально несколько секунд. Подцероб молча смотрел на Татьяну, и она понимала, что только что приговорила себя. Услышав про румынский список, Подцероб легонько подтолкнул сотрудницу к подоконнику и, осмотревшись по сторонам, тихо спросил:

«Ты уверена?»

«Да».

«Он есть в последнем списке тяжелораненых?»

«Нет, в последнем нет, но он был в том, что присылали в начале зимы, именно поэтому я и переживаю…»

«Забудь об этом!»

«В каком смысле, Борис Федорович?»

«Забудь, слышишь меня!»

«Но как я могу забыть?»

«Так! Он не вернется! Никогда не вернется, поняла?! Муж твой, скорее всего, умрет в лагере, а если ему вдруг удастся сбежать и перебраться к нашим – он тотчас попадет под трибунал! Черт, только этого мне не хватало! У меня и так тут работать некому! Чтоб никто об этом не знал, слышишь?!»

«Да, но Борис Федорович, что же с ним будет?»

«Ничего…»

Резким движением Подцероб взял с подоконника бумаги и пошел по коридору. Он еще что-то ворчал сам себе, и Татьяна поняла, что совершила судьбоносную глупость. Она сама казнила себя. И Лешу, и Аську.

– Теперь начальник обязан был написать отчет. Умолчав о моей истории, Подцероб, по сути, шел бы на должностное преступление, покрывая потенциального шпиона в стенах НКИДа. Шеф скрылся за одной из дверей, и я поняла, что до моего ареста (теперь уж точно) остается всего несколько дней…

+