– Ну уж тысячи, – усомнился дед Влад (сказывались, сказывались элементы соперничества!).

– А ты посчитай, Владик! Я здесь прослужил с мая пятьдесят девятого по конец семидесятого. Почти двенадцать полных лет. Плюс много раз приезжал в командировки, и на гастроли меня приглашали. А в те времена отсюда стартовали не так, как сейчас, когда еле-еле двадцать пусков в год набирается! В конце шестидесятых – по восемьдесят-девяносто стартов ежегодно. Вот и считай. Двенадцать на девяносто перемножить сможешь? Или тебе логарифмическую линейку дать, проектант?

– Но тебя ведь отсюда на Куру[3] переводили. За плохое поведение. (Заложил соперника перед дамой Владислав Дмитриевич, заложил! Вот петухи!)

– А что Кура, что Кура! Я там год всего пробыл!

– Представляете, – обратился дед Влад теперь напрямую к Елене, – Радий тогда за Хемингуэя пострадал.

– Это как? – изумилась дама.

– Мы вместе с ним тут торчали на полигоне. И приносит нам радио в июле шестьдесят первого печальное известие: покончил с собой прогрессивный американский писатель Эрнест Хемингуэй. А мы его с Радием тогда очень уважали. Даже политинформацию о нем солдатикам делали. Решили, конечно, выпить за помин души. А на площадках тогда сухой закон был. Но спирт, конечно, выписывали – на протирку, как говорили, оптических осей. Или осей координат. И вот Радий наш Ефремович перебрал и по дороге в казарму на глаза товарищу подполковнику попался. Тот и упек его на Камчатку, на Куру.

– Прекрасное было путешествие! Годик в экологически чистом районе, лосося руками ловили.

– Ага, и в палатках жили.

– В палатке – всего два месяца.

Тем временем мы подошли вслед за ракетой к стартовой площадке. Всех туристов отправили в крохотный загончик, огороженный барьерами по пояс. Сновали, щелкая затворами, китайцы, позировали на фоне ракеты, осклабясь. Наш экскурсовод слегка стушевался на фоне дедов – понимал, что его знания, почерпнутые в книгах и научпопфильмах, поблекнут в сравнении с реальным жизненным опытом Владислава Дмитриевича и Радия Ефремовича. Но он пытался.

– Вот, обратите внимание: на лафете установщика – такого гигантского домкрата, который поднимает ракету в горизонтальное положение, – нарисованы звездочки: одна большая, пять поменьше и семь совсем маленьких. Это значит, с данной площадки прошло сто пятьдесят семь пусков.

Ярко светило и даже припекало солнце, прогноз на сегодня был до плюс пятнадцати, и я оделась не слишком жарко (думая, честно говоря, не о теплоте, а как скорее понравиться Денису). Однако дул сильнейший ветер, и я отчаянно мерзла.

Елена из Петербурга, разумеется, понимала смысл кружения вокруг нее дедов, и ей, без сомнения, это нравилось. Она расправляла плечи, посверкивала глазами. И поощряла старичков.

– А вы помните, как впервые на Байконур прибыли?

– Конечно! – первым откликнулся Радий. Он вообще выглядел гораздо более моторным, чем мой единокровный дед. Натуральный актер, сангвиник. – Я приехал сюда в мае пятьдесят девятого, поездом «Москва – Ташкент», на станцию Тюратам. Жили мы на второй площадке, недалеко от старта, который теперь гагаринским называют. В общаге комната на четверых – а перед этим офицеры вообще в бараке ютились, двести человек на нарах, деревянные стены, зимой волосы к подушке примерзали. Барак тот сгорел потом.

– А я был более ценный кадр, поэтому меня сюда впервые на самолете доставили, – перебил своего дружбана дед Влад. – Летели мы спецбортом, вместе с Костей Феофановым, моим начальником – он ведь потом и сам в космос отправился. Девятый стал советский космонавт. Промежуточная посадка у нас тогда была в Уральске, дозаправка. Помню: такой павильон на краю поля, мы садимся (тоже ночью летели), выходит, позевывая, буфетчица, отпирает висячий замок на своей будке. Мы перекусываем – ассортимент простой: вареный язык и сметана. Это тоже в мае месяце было, но в году – шестидесятом. На первый пуск «Востока» я тогда прилетал.

– Это с собачками, Белкой и Стрелкой? – пискнула Екатерина-«безопасность». Она, как и Арсений, Елена и другая сопровождающая дама, внимательно прислушивалась, что вещали распушившиеся старички (эти новые, добавочные слушательницы придавали дедам, особенно Радию, еще больше куражу).

– Что вы, Белку со Стрелкой пустили гораздо позже – в августе шестидесятого. А в мае еще система жизнеобеспечения не была готова, поэтому в качестве балласта чугунные чушки в корабль положили. Мы его тогда посадить не смогли, тормозные двигатели сработали при неправильной ориентации, и мы забросили изделие, наоборот, на более высокую орбиту. Корабль еще несколько лет в космосе болтался, пока не упал, как специально, на Америку. А там долго, где-то в Аризоне, гадали: что это за чугунные рельсы с надписями кириллицей русские на орбиту запускают?

– А вы и полет Гагарина видели? – вопросила петербуржская дама.

– Конечно! – воскликнул дед Влад.

– «Конечно», – передразнил его Радий. – Ты, «конечно», его «видел». Ага. Ты, Владичек, в бункере тогда сидел, и тебя даже к перископам не допускали – потому что в перископы гораздо более важные люди за тем стартом наблюдали.

– Зато я по заданию Сергея Павловича орбиту гагаринскую сразу после пуска просчитал! – защищался Иноземцев. – А ты-то сам? В кунге[4] своем весь запуск просидел! Там ведь тоже окон нет.

– Я вышел в степь и смотрел глазами. В непосредственной близости от стартовой позиции. У меня в отделении все четко организовано было, солдатики работали и без моего присутствия.

– Вот именно, без тебя здесь вообще можно было обойтись.

Забавно было наблюдать за ними обоими. Лишнее доказательство, что люди в целом с течением времени не меняются. И оба пожилых мужчины вели себя так, словно они два первокурсника, пытающихся обольстить восьмиклассницу.

Тем временем, под перебранку дедов, гигантский, типа, домкрат потихоньку поднимал ракету в вертикальное положение. Потом с ней стали смыкаться фермы обслуживания. Я мерзла отчаянно под ледяным солнцем Байконура. Кругом суетились, толпились и щелкали затворами фотиков многочисленные туристы.

– Ну, прощальный взгляд на ракету – и в путь! – бодро скомандовал Денис. – В следующий раз мы ее увидим в полете.

Мы вернулись на стоянку. Деды по ходу движения продолжали охмурять Елену. Она была ничего, особенно для их возраста. Разумеется, после пилинга, ботокса и гиалуронки, зато с прекрасной прической, отменным маникюром, худая, стройненькая и одета, как подросток – в кожаную косуху и рваные джинсы. Забавно было посмотреть, как вышагивает эта троица: она посередке, и они что-то наперебой ей вкручивают.