За дверью послышалось робкое, очень деликатное потявкивание. Кто-то лапой скреб в дверь.

— Пудель! — обрадовалась Катя. Надо признаться, что появление его было просто на редкость кстати. Катя бросилась открывать дверь. И правда, за дверью стоял Пудель. Он, как всегда, оглядел Катю строгим, придирчивым взглядом. Его унылые грустные уши дрогнули.

Он вежливо положил к ее ногам обглоданную косточку, похожую на катушку без ниток.

Катя бережно подняла косточку, осмотрела со всех сторон, на миг замерла от восторга, любуясь ею, потом несколько раз облизнулась. Пудель помахал хвостом, еле слышно тявкнул и неохотно поплелся вверх по лестнице. Катя вытащила из-под шкафа картонную коробку от маминых туфель. Коробка была полна обглоданных костей.

— Все подарки Пуделя. Каждую неделю мне носит, — вздохнула Катя. А видишь эту большую кость? Наверно, из супа. Это мне Пудель в день рождения подарил.

— А ты любишь подарки? — пристально поглядел на нее Веснушка.

— Очень, — с улыбкой кивнула Катя. — Кто же не любит? А у тебя когда день рождения?

«Вот было бы здорово, — мелькнуло у нее в голове, — отпраздновать день рождения Веснушки. Что бы только ему подарить?»

— А что такое «день рождения»? — насупился Веснушка.

— Это самый лучший день в году, — с горячностью воскликнула Катя. Вот, понимаешь, я родилась четырнадцатого мая. И каждый год в этот день все меня поздравляют, дарят подарки и, даже если я получу двойку, все равно ничуточки не ругают. А ты какого числа родился?

— Не знаю. Мне кажется, я всегда был, — угрюмо пробормотал Веснушка.

— И мне так кажется, — рассмеялась Катя. — Как это так, меня не было? Не могу себе представить. Но все равно у всех на свете должен быть день рождения. Обязательно.

Веснушка мрачно посмотрел на нее исподлобья.

— Что ж, если у кого нет этого вашего дурацкого дня рождения, так над ним и смеяться можно? — медленно, дрожащим от обиды голосом проговорил Веснушка. Он вспыхнул, распалился, волосы на голове стали похожи на раскаленную докрасна проволоку.

— Что ты, я не смеялась! — воскликнула Катя. — Я и без дня рождения тебя больше всех…

Туча с сизым животом начала расползаться, таять, теплые лучи хлынули в прореху. Они осветили стол, Катины руки, рисунок на столе.

— Не понимаю, из-за чего тогда весь этот крик? — Веснушка как-то сразу успокоился, пожал плечами. — Заладила: ты такой-сякой, самый плохой, никудышный, без дня рождения…

Веснушка пристально посмотрел на Катю.

— Значит, ты любишь подарки?

— Да так… — неохотно сказала Катя.

— Все-таки любишь… — печально кивнул головой Веснушка. — А вот если кому-нибудь очень хочется сделать подарок, а подарить нечего?

Веснушка задумался. Кате послышалось, что он даже негромко пробормотал: «Эх, спросить бы у Солнышка… Посоветоваться…»

Веснушка тряхнул головой.

— Ладно, пока что надо делом заниматься. Солнышко у тебя не получилось, что уж тут греха таить. Тогда хотя бы Темнотищу мне нарисуй. Только для нее надо много-много черной краски, самой черной, какая только бывает.

Катя принесла из маминой комнаты пузырек с тушью. Обмакнула кисточку, приготовилась рисовать.

— А какая она, эта Темнотища? — спросила Катя.

— Как «какая»? Обыкновенная, — удивился Веснушка. — Каждый день видишь и не знаешь. Черная она, и во все стороны руки торчат, жадные, загребущие.

Катя нарисовала черное чудовище с торчащими во все стороны руками.

— И ничуть не похожа! — рассердился Веснушка. — Ну, ни капельки. Ты нарисуй, чтобы она была жестокая, коварная, хитрая… Поняла? Ну что же ты? Рисуй!

— А я не знаю, как это рисовать хитрость, жестокость, нерешительно сказала Катя.

— Просто не хочешь. — Веснушка обиженно насупился. — Ведь смогла для белки нарисовать и доброту и ловкость… Даже нарисовала, что она теплая.

Катя в замешательстве пожала плечами. Нечаянно задела локтем пузырек с тушью. Жирная густая струя плеснула на рисунок и начала медленно растекаться во все стороны, поглощая и дом, и елку с рыжей белкой, подползая к солнышку. Веснушка подпрыгнул вверх и повис над рисунком, быстро перебирая ножками, будто бежал в воздухе.

— Все… — глухо сказала Катя.

— Она! Темнотища! — ликуя, завопил Веснушка.

Он опустился Кате на плечо.

— Вот теперь она похожа! Я ее сразу узнал! Она самая! Видишь, как она подбирается к Солнышку. Так бы его и проглотила. Знаешь, Веснушка быстро зашептал Кате на ухо, — один раз Темнотища все-таки проглотила Солньшко. Я уже думал, навсегда. Хочешь, расскажу?

— Еще спрашиваешь! Конечно, хочу! — воскликнула Катя.

— Только это будет такой холодный рассказ, что лучше сразу надеть шубу и валенки, — предупредил Веснушка и озабоченно нахмурился. — У тебя просто зубы застучат от холода, продрогнешь до костей. Все равно рассказать?

— Конечно!

— Ну, тогда слушай. Точно тебе не скажу, но это случилось вчера или, вполне возможно, даже сегодня…

Катя не стала его перебивать. Она уже давно поняла, что слова «вчера», «сегодня», «завтра» Веснушка понимает совсем по-другому, по-своему, не так, как все.

— Я куда-то полетел. Уж и не помню, по делу или просто так пролететься, ну, как вы любите говорить, — прогуляться. Я летел себе и думал, ну почему, почему нельзя, чтобы Солнышко светило всегда, чтобы не было всякого там небесного сброда: туч, облаков. А главное, не было бы этой ненавистной Темнотищи. Вот тут-то со мной все и приключилось. Ведь вся беда в том, что мне никак нельзя задумываться, когда я куда-нибудь лечу. Нельзя, потому что… Но об этом потом, потом, в другой раз…

В общем, я летел, глубоко задумавшись, и вдруг меня по носу задела острым углом тяжелая колючая снежинка. Я оглянулся. Вокруг меня во мраке белели, кружились ледяные звезды. Я выбрался из снежной тучи и понял, что я угодил прямо в логово самой Темнотищи. Где-то внизу слабо сияло озеро огней. Это был город. Я решил переждать там до утра. Ведь там, где люди, — всегда тепло и светло. Я забрался в круглые часы на городской площади. Их циферблат уютно светился в темноте, а твердое и надежное «тик-так» словно говорило мне: «Время идет, время идет, и Солнышко скоро встанет». Я терпеливо ждал, от нечего делать тихонько бормотал про себя: «Тик-так, тик-так».

Но вот улицы города оживились, захлопали двери, люди, выходя из домов, говорили: «Морозец, однако» — и терли щеки. Ботом из домов высыпали дети. Я ждал Солнышка, но его все не было, и фонари не гасли на улицах.

Я не выдержал и начал тихонько посмеиваться в кулак: «Ну и Солнышко, ну и растяпа, обо всем забыло. Задумалось, наверно, замечталось. Вот уж не думал, что оно такое рассеянное».